Георгий Ахиллович Левинтон - Еще раз о литературной шутке (собрание эпиграфов)

«Из полутемной залы вдруг» и «Нежнее нежного», а также «Ахматова» («Вполоборота, о печаль…»); последнее, несмотря на появление имени Федры, перекликающегося с «Tristia», едва ли может быть названо любовной лирикой^[10]. Не случайно эту особенность раннего Мандельштама подчеркивает сама Ахматова (по гипотезе, когда-то высказанной Ал. Морозовым, — скрытый адресат всего сборника «Tristia»): «Но Осип тогда еще „не умел“ (его выражение) писать стихи „женщине и о женщине“. „Черный ангел“, вероятно, „первая проба“»^[11]. Иными словами, «Камень», как выразился С. П. Каблуков — «чистейш[ая] и целомудреннейш[ая] сокровищниц[а] стихов»^[12].

«Tristia» же начинается со стихов о страсти дикой и бессонной (а именно, об инцесте — ср. позже тему «Вернись в смесительное лоно»), а далее сразу же следует «Зверинец», отвечающий, как известно, на «Германию» Цветаевой, т. е. открывающий цикл обращенных к ней стихов^[13]. Эту разницу опять-таки констатирует Ахматова: «Когда он влюблялся, что происходило довольно часто, я несколько раз была его конфиденткой. Первой на моей памяти была Анна Михайловна Зельманова-Чудовская <…> Анне Михайловне он стихов не писал, на что сам горько жаловался — еще не умел писать любовные стихи. Второй была Цветаева, к которой были обращены крымские и московские стихи; третьей — Саломея Андроникова»^[14], через абзац она продолжает: «В начале революции <…> он был одно время влюблен в <…> Арбенину <…> писал ей стихи („За, то что я руки твои…“)». Далее, после упоминания О. Ваксель и М. Петровых, говоря уже о другом, замечает: «Кроме изумительных стихов к О. Арбениной в „Tristia“»^[15], а еще ниже перечисляются стихи, обращенные к самой Ахматовой^[16]. Таким образом, на протяжении нескольких абзацев перечислены все адресатки стихов в «Tristia» и подчеркивается, что в «Камне» (или в период «Камня») их не было, кроме самой Ахматовой^[17].

По существу то же признание («сам горько жаловался») присутствует, во всяком случае, как одно из возможных прочтений, в стихах самого сборника «Tristia»: «Сначала думал я что имя — серафим, / И тела легкого дичился, / Немного дней прошло и я смешался с ним». Отголоски темы целомудренности, в комической ее трактовке, находим и в сюжетной роли «Дона Хозе делла Тиж Д’Аманд» и его пародийных репликах, например:

Суламифь.

Я напою вас, если вы любовник <…>

Тиж Д’Аманд.

Любовной лирики я никогда не знал,

В огнеупорной каменной строфе

О сердце не упоминал <…>

Маятник душ — строг,

Качается глух, прям,

Если б любить мог…

Суламифь.

Кофе тогда дам^[18].

Заметим, что реплика пародирует не только «Сегодня дурной день» («О, маятник душ строг — / Качается глух, прям»), но и «Я ненавижу свет» («Там — я любить не мог, / Здесь — я любить боюсь»). В таком же духе (к тому времени уже, видимо, традиционном и явно устаревшем) была шутка Г. Иванова:

Чтоб вызвать героя отчаянный крик,

Что мог Мандельштам совершить?

Он в спальню красавицы тайно проник

И вымолвил слово «любить»^[19].

О том же вполне эксплицитно говорит и другой из ближайших собеседников Мандельштама (но не конфидент в «биографическом» смысле, как определил этот жанр разговоров Мандельштам — или Ахматова)^[20] — С. П. Каблуков в дневниковой записи 2 янв. 1917 г.: «Темой беседы были его последние стихи, явно эротические, отражающие его переживания последних месяцев. Какая-то женщина явно вошла в его жизнь. Религия и эротика сочетаются в его душе какою-то связью, мне представляющейся кощунственной. Эту связь признал и он сам, говорил, что пол особенно опасен ему, как ушедшему из еврейства, <…> и даже не может заставить себя перестать сочинять стихи во время этого эротического безумия. Я горько упрекал его за измену лучшим традициям „Камня“, этой чистейшей и целомудреннейшей сокровищнице стихов, являющихся высоким духовным достижением <…> Говоря об эротических стихах его, я разумею следующие: „Не веря воскресенья чуду“, „Я научился вам, блаженные слова“ и „Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне“ — все три относящиеся к 1916 году: первое — к июню, остальные — к декабрю. Не одобрил я и такие стихи «к случаю», как «Камея» — княжне Тинотине Джорчадзе и мадригал кн. Андрониковой: „Дочь Андроника Комнена…“»^[21].

Учитывая эту заметную --">