Григорий Спичак - BLOGS

прав. Повторись всё сначала, я бы всё равно их порезал. Может быть, с той лишь разницей, что сейчас порезал бы не до смерти...»

Сапожник-инвалид, семидесятилетний дед Семён Трах-Кувырочек (получивший прозвище за свою присказку «трах-кувырочек» по любому поводу) ещё из лагерных «вестей» рассказывал, что Нуриджанов в молодости заступился за сестру и мать, которых оскорбляли и лапали два проходимца. Молодой Эльдар, как это и положено на Кавказе, схватился за кинжал.

Танцуют ножницы Нуриджанова над моей головой, мелькает, как сабля, длинная блестящая расчёска. Философствует Эльдар. Мимо рук глядят его глаза, мимо металла в зеркале - в мою голову. Его глаза не карие, как это бывает у большинства кавказцев, а стальные, с зелёным блеском внутреннего южного характера, которого за двадцать с лишним лет жизни на Севере осталось в сердце Эльдара, наверное, совсем немного. Он носит это тепло в себе, кутая где-то за сердцем, как пиалу в своих душевных ладонях, боясь расплескать, боясь показать дурному смешливому глазу, боясь ненароком пролить в пустоту.

- Настоящий мужчина в зеркале видит ошибку. Мальчик видит победу. Или играет в мужчину... Женщина... Э-э! Женщина - это другой разговор. Она видит в зеркале не себя...

Что видит в зеркале женщина, Нуриджанов не рассказывает. Наверное, он не считает это важным для нашего разговора. Темп его речи начинает замедляться, и вот он становится уже медленнее движений рук.

Я однажды стоял на автобусной остановке и видел, как по другой стороне улицы медленно, чуть насупившись, шёл с женой Эльдар. Она - невысокая, рыженькая женщина - что-то говорила, говорила ему, он кивал головой медленно, казалось, что он следит за траекторией слов женщины и хочет понять: зачем эти слова летят в ту сторону? Зачем они вообще куда-то летят? Но потом меня осенило - да ведь Эльдар её вообще не слушает! Он слушал и внимательно следил за собранной своей душой, за пиалой, спрятанной за сердцем. Он нёс её - нёс себя, как дисциплинированный, стянутый кожаными ремнями кулак бойца-рукопашника. Опрокинутый, раздавленный жизнью и рассыпанный человек, он сумел снова собраться в человека. И он знал цену этому собиранию.

Может быть, поэтому он сейчас философствовал, сверяя в разговоре со мной свои наблюдения, сомнения, и сбрасывал раздражение, накопившееся по тысячам разных мелочей. Да, он говорил со мной. Ведь в очереди к нему, к парикмахеру Нуриджанову, я переждал четверых. Ни с кем из них он не говорил. Хотя все четверо знали его, и он знал их.

- Почему в трудовых книжках пишут место, где сидел человеческий зад? Почему не пишут о том, что делали человеческие руки? Что держали они? Мужчина должен носить в руках воду, женщину и автомат. Когда мужчина портится, он начинает держать рюмку, женскую грудь и ключи от чужой квартиры...

- Ну, Эльдар, насчёт ключей не знаю, а как же мужчина без рюмки и без женской груди? Ты же из Дагестана. Там же вино и...

- Э-э! - Нуриджанов взмахивает рукой и уже всерьёз кипятится. - Я сейчас одну ягоду укушу и сорт скажу. У меня отец по прошлогодней листве сорт винограда мог сказать... Там каждый мальчик умеет воду носить... Нет. Сейчас обманываю - сейчас уже и там мужчины испортились... Но всё равно: судьба человека - это судьба человеческих рук. Вот смотри...

И тут мне Эльдар показывает на маленькую икону Николая Чудотворца, которая на его парикмахерском столике, заставленная и незаметная, стоит между створками зеркал.

- ...Видишь, что показывает Николай? Он руки показывает. Языком можно обмануть. Руками не обманешь. О Боге сейчас много говорят, а лбы крестят совсем мало. Мужчина лоб крестит, когда он, наконец, набрался мужества узнать мужество.

Я вижу в зеркале, как в коридорчике крупный седовласый мужчина кивает головой на слова парикмахера. А глаза его становятся библейски печальными, глубокими и опрокидываются куда-то за окружающее нас скудное пространство парикмахерской.

- Вы же мусульманин, Эльдар. Или нет? - спрашиваю я Ну-риджанова, но спрашиваю не потому, что меня интересует, какому богу он поклоняется. Спрашиваю потому, что я поражён неожиданным поворотом рассуждений и неожиданным вниманием к вещам, казалось бы, привычным, к образам, которые давно запали в душу и в сознание как что-то целое. Забытая детская тщательность и вглядывание в жизнь были в словах азербайджанца Нуриджанова. (Впрочем, с чего это я решил, что он азербайджанец?) Там, в Дагестане, сто двадцать народов живёт. Кто он, --">