Ролан Вильнёв - Оборотни и вампиры

понравился бы этот чудесный, фантастический мир завсегдатаям пещер ужасов? Эстетическому наслаждению они явно предпочитают мгновенное содрогание, зловещий реализм, отвратительные подробности, которые одни в этом мире, уже пресытившемся атомными ужасами, еще способны пощекотать их нервы скопофилов и потенциальных садистов. Проклятая троица - пластик, резина и папье-маше — принимает дань восторга этих любителей сильных ощущений, которые, перепутав местами ценности, помещают на один уровень тонкие любовные игры и грубые, даже преступные действия дорогих их сердцу монстров. Отсюда также происходит успех вампира в кино; эта новая симфония ужаса приводит в восторг жадную до неожиданностей толпу. Больше всего в поведении этой публики поражает то, что люди ищут новизны там, где нельзя и представить себе ничего, кроме стереотипов и повторов. Сколько же среди фильмов, названных восхитительными, гениальными и божественными (в эпитетах недостатка нет), халтуры, кривляния и безвкусицы! Именно отсутствие необычного заставляет постановщиков вести своих вампиров по запутанным лабиринтам приключений («Le Masque du Demon» («Маска Демона»), «Et Mourir de plaisir» («И умереть от наслаждения»)), заставляет их встречаться с комиками Эбботтом и Костелло («Abbott and Costello meet Frankenstein») и - кто бы мог подумать? - с Геркулесом

собственной персоной («Геркулес и вампиры»).

«Дракула» Тода Браунинга (1931), которым открывался ряд фильмов, посвященных этому персонажу, ставшему у Белы Лугоши особенно тревожащим и извращенным, был, несомненно, наиболее близким к исторической действительности. Но это был уникальный фильм, и кадры его остаются одними из лучших в этом жанре.

Все кинематографисты, впоследствии пытавшиеся эксплуатировать успех Браунинга, вынуждены были, под страхом плагиата, давать Дракуле сына (граф Алюкар), дочь, любовниц, жертвы и кошмары. Так мы попадаем в порочный круг, внутри которого бьется кинематограф ужасов. Или режиссер старается вырваться из тисков условности фольклора, сочиняя свой собственный мир сновидений и чувственных образов. Или же он строго придерживается легенды, приводящей в восторг кинолюбителей, и услаждает читателей комиксов и «Famous monsters». В том и другом случае он становится мишенью для критики эстетов или всех тех, кто держится за отжившую, но живучую традицию. Эта живучесть и представляет собой главную черту вампиризма, у которого, как у всякой легенды, нелегкая жизнь.

--">