Сергей Георгиевич Кара-Мурза - Хроника пикирующей России. 1992-1994

восприятии тех лет. Внутри каждого хронологического раздела я постарался все же сгруппировать тексты по каким-то общим признакам. Однако все они достаточно независимы друг от друга, и их можно читать вразбивку.

Вместо введения Беседа с корреспондентом «Правды» В.С.Кожемяко

— С. К-М. Надеюсь, смысл разговора — не моя персона, а что-то общее. А я как бы удобный носитель этого общего, т.к. сильно «раскрылся» через статьи. Но прежде хочу сказать спасибо тем читателям, кто мне писал, и попросить прощения у тех, кому не ответил. Писать письма ведь труднее, чем статью. И самое важное, что я увидел, получая много писем: во всех уголках живет много людей с поразительно ясным мышлением и замечательно образным языком. Мне совестно, что пишу и пишу — а столько людей многое продумали глубже меня и выразили сильнее. Но я уже поднаторел, «внедрился» в газету, буду служить чем-то вроде рупора — и друзей, и незнакомых. Сегодня авторство не важно.

— В.К. Ваши статьи в «Правде» вызывают отклик и в то же время вопрос: как определить Вашу позицию? Вы, вроде, коммунист, но с какой-то новой философской базой и новым языком. Нет ли тут какого подвоха?

— С. К-М. К несчастью, в момент душевной смуты нельзя не обмануть ожиданий даже близких людей. Много друзей во мне разочаровались — я ведь был критиком нашего социализма (но не диссидентом), а сейчас непримиримый «антилиберал». Мне не пришлось сжигать никаких кумиров, но поумнеть (вернее, стать менее глупым) пришлось. Отказаться от советской наивности и доверчивости. Хотя она была огромной ценностью нашего народа, духовной роскошью жителей России. Жить, не будучи «начеку» — это роскошь.

Насчет философии — мне кажется, я влился в тот поток коммунистов, которые не отказались, а преодолели марксизм-ленинизм, пошли дальше. И это — совсем иное, чем ревизионизм западных социал-демократов или наших либералов. Сейчас мы выбираемся из-под обломков, в ранах. И прежде всего должны «восстановить голову». Слава Богу, лучше сохранилась голова у деревенского жителя, а то и хлеба не было бы. Но его за это и сильнее всего сегодня бьют реформаторы.

А язык — это просто возврат к нормальному русскому языку. Я представляю, как бы объяснил то, что происходит, мой дед — и стараюсь так и написать.

— В.К. Что же, все-таки, определило эту возможность представить себе, «как сказал бы дед»? Ведь идеология заставляла говорить иначе.

— С. К-М. Каюсь, я старался от нее защититься, хитрил. Радио не слушал, а если читал газету, искал изъяны и противоречия. Человек не беззащитен. Да и повезло в жизни. Трудности не были непереносимыми, а мои грехи были достаточно тяжелы, чтобы грызла совесть, но не так тяжелы, чтобы она меня сожрала. Боюсь, что перестройка так легко удалась потому, что у большинства, особенно у молодежи, совесть была чиста — и душа обленилась.

— В.К. Что же Вы такого натворили, если не секрет?

— С. К-М. Это не важно, а то и смешно. А почему раскаяние во внешне малом проступке предопределяет жизнь — неизвестно. Впрочем, одно событие поучительно. В школу, тогда мужскую, я пошел после войны. Учительница у нас была фронтовик, жизнь тяжелая. И бывало, она уходила с урока по делам, а меня оставляла вести урок, уже в третьем классе. Я и впал в соблазн власти. Стал «суров, но справедлив». Иногда иду домой, тащу пять портфелей. Такой был прием, чтобы предупредить родителей озорного ученика — отнять у него портфель. А мои же товарищи идут за мной и клянчат: «Мурза, отдай портфель». Наконец, собрались они и попросили старшеклассников. Те как-то догнали меня и измолотили — на всю жизнь хватило. И благодарен я за это моим друзьям, спасли меня. Хотя тогда накинулся на них: чего ябедничаете! Но ты же, — говорят — нас совсем замучил. А потом и тени вражды не было. У нас тогда идея права вытекала из правды. Что и называют тоталитарным мышлением.

— В.К. Так что вы с проблемой тоталитаризма столкнулись в детстве?

— С. К-М. Именно — и потом всегда о ней думал. Мало что на свете было так оболгано и опошлено, как советский тоталитаризм. Повторяют, как попугаи: это — тот же фашизм. Чушь. Фашизм — тоска одиноких людей, связанных на время искусственной солидарностью, круговой порукой темных инстинктов и трагической судьбы «сверхчеловека». Воля к смерти и радикальный антихристианизм. Наш большевизм, даже в его крайнем варианте Чевенгура, был ересью православия — --">