Андрей Николаевич Соболев - Славянские pluralia tantum. Проблема дефектной парадигмы

отдельного языка?

Так, в русистике А. А. Зализняком в 1960‑е гг. был выдвинут (а в 2000‑е без каких-бы то ни было модификаций повторен) оригинальный тезис о категории числа русских pluralia tantum типа сутки, часы, ножницы:

«У этих существительных имеются только такие формы, которые с чисто морфологической точки зрения должны быть отнесены к мн. числу, но эти формы могут обозначать не только много соответствующих предметов (например, многие сутки, часы, ножницы), но и один предмет (например, одни сутки, часы, ножницы). Таким образом, принципиально допустимо усматривать здесь омонимию чисел, например: сутки (мн.) и сутки (ед.).» [Зализняк 2003: 6]^[6].

«Таким образом, слова типа сани имеют только словоформы с внешними признаками мн. числа, но каждая из этих словоформ имеет не только значение мн. числа, но и значение ед. числа. Именно поэтому словоформы типа *ножница, *ворото не встречаются никогда (в отличие от словоформ типа лаи, меди); в самом деле, значения, для передачи которых эти словоформы могли бы быть построены, уже передаются в языке словоформами типа ножницы, сани» [Зализняк 1967: 58].

В соответствии с этой точкой зрения, парадигма таких русских pluralia tantum не является дефектной, а речь должна идти об омонимии форм ед. ч. и мн. ч., по типу сани (ед. число) и сани (мн. число). Таким образом, А. А. Зализняк на чисто семантическом основании считает допустимым приписать стандартной граммеме мн. ч. русского языка (‘множественное число’ [более одного объекта]) стандартное значение граммемы ед. ч. (‘единственное число’ [один объект]). Есть ли формальные основания, поддерживающие такое решение? Для проверки данного тезиса обратимся к типологически обоснованной модели иерархии согласования/координации (The Agreement Hierarchy)^[7], разрабатываемой Г. Корбеттом:

«The Agreement Hierarchy

attributive < predicate < relative pronoun < personal pronoun

These four positions make up the Agreement Hierarchy. Possible agreement patterns are constrained as follows:

As we move rightwards along the hierarchy, the likelihood of semantic agreement will increase monotonically (that is, with no intervening decrease)» [Corbett 1991: 226].

Прежде всего, обратим внимание на то, что некоторые языки, и в частности, германские, действительно демонстрируют омонимию^[8] форм ед. ч. и мн. ч., находящую свое синтаксическое разрешение на шкале иерархии согласования (такие случаи могут быть лексикализованы, как в английском примере (см. также [Corbett 2000: 175]), или охватывать лексико-семантические классы слов, как названия праздников в немецком примере):

англ. (ед. ч.) When a sheep bleats what human can resist?

(мн. ч.) It frustrates me when sheep bleat…

нем. (ед. ч.) Das erste Weihnachten war auch alles andere als perfekt.

(мн. ч.) Die ersten Weihnachten in den Nachkriegsjahren waren alles andere als problemlos.

Но для русского языка (ни в его кодифицированной форме, ни в некодифицированных) примеры подобного рода приведены быть не могут, а согласование и координация существительных pluralia tantum всегда будут последовательно осуществляться во мн. ч. по типу Впереди стояли легкие сани, в которые был запряжен… Они были загружены с верхом. Поскольку же типологическая иерархия согласования не подразумевает случаев тотального расхождения семантического и формального согласования на протяжении всей шкалы (таким образом, словоформе, последовательно согласующейся только в одном числе, мы с необходимостью должны приписать значение именно этого числа), постольку мы вынуждены либо признать за граммемами мн. ч. русских pluralia tantum значение именно мн. ч., либо признать типологическую уникальность стандартного русского языка. Нам ближе традиционная для славистики точка зрения (см., например [Дегтярев 1982: 76]), согласно которой конкретно-предметные имена pluralia tantum имеют только одно ГРАММАТИЧЕСКОЕ значение — значение мн. ч., будучи классом слов с дефектной парадигмой, в которой не реализуется граммема ед. ч.

Однако достаточно ли также семантических оснований, поддерживающих решение А. А. Зализняка? Попытки верификации тезиса о реализации в форме мн. ч. значения ед. ч., «поскольку эти формы могут обозначать один предмет», приводят нас к тому подчеркивавшемуся еще в 1888 г. А. А. Потебней принципиально важному факту, что мн. ч. имен существительных и местоимений в определенных случаях «является не значением (обозначаемым), а знаком, средством обозначения других явлений, отличных от простой множественности, которая является только исходною, а не конечною точкою мысли» (цит. по [Дегтярев 1982: 65—66]). В конкретном случае pluralia tantum, как --">