Сергей Львович Фирсов - Время в судьбе. Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

(действий) этической оценке.

Изучая новейшую отечественную историю, часто приходишь в недоумение, сталкивась с работами, где используемый материал лишь служит необходимым подспорьем для доказательства изначально установленной автором истины, а вывод понятен уже по прочтении первой страницы введения. Для советских исследователей подобная манера, по понятным идеологическим соображениям, стала буквально их alter ego. Старая выучка, к сожалению, порой дает себя знать и сегодня, — сменилась лишь знаковая система (хотя и не всегда). Сказанное особенно относится к русской церковной истории советского периода.

Старая схема была предельно проста и понятна: первоначально монархическая Церковь не признала новой народной власти и стала одним из центров контрреволюции. Затем, осознав всю бесперспективность совершаемого, некогда «реакционные» церковники заявили о своей лояльности к Советам. По словам рапсода этой лживой схемы — Н. С. Гордиенко, «митрополит Сергий, придя к руководству Церковью, намеревался довести до логического завершения ее социально-политическую переориентацию, начатую Патриархом Тихоном вслед за обновленцами и по их примеру (sic! — С. Ф.), — переориентацию, призванную предотвратить распад данной религиозно-церковной структуры»^[2].

Не требуется особых знаний, чтобы понять всю натянутость приведенного заключения. Сложная проблема вульгаризирована и только. Разумеется, при появлении первой же возможности все серьезные исследователи отказались от такой схемы. Понятно, что за границей ученые никогда так и под таким углом и не рассматривали перипетии государственно-церковных отношений, но это за границей. В нашей стране интерес к историко-церковному прошлому первых лет Советской власти привел не только к появлению глубоких исследований, но и к повторению прежней, «советской» ошибки — изначальной предопределенности выводов. Вульгарный подход, к счастью, ушел в прошлое, но подход «схематический», к сожалению, остался. Причем в этом отношении более всего страдает именно эпоха митрополита (затем Патриарха) Сергия. Для одних он, как и раньше, — преемник линии Патриарха Тихона, мудрый кормчий церковного корабля, добровольно взваливший на себя крест компромисса с безбожниками. Для других — предатель церковного дела. Я не возьму на себя смелость сказать, что правда в этом споре лежит где-то «посередине». Нельзя также, вслед за восточным мудрецом, утверждать, что все понять — это все простить. Дело не в арбитраже, а в методе исторического исследования. Ведь не все, сказанное советскими атеистами, было изначально ложным. Например, заявление Н. С. Гордиенко о намерении Сергия довести до логического конца социально-политическую переориентацию Православной Церкви совершенно справедливо, хотя и передернуто: это намерение призвано было предотвратить вполне возможный организационный распад Церкви, но никак не ее самораспад. Кроме того, некорректна и оценка автором роли Патриарха Тихона.

Следовательно, проблема заключается в том, чтобы наши идеологические (или этические, если угодно) оценки не мешали нам разобраться в сложной исторической драме. Правильная постановка этой проблемы, конечно же, вовсе не гарантирует еще полного ее разрешения в конкретном исследовании. Однако, не желая отказаться от предварительных суждений и стремясь любыми способами решить поставленную задачу (не всегда слишком сложную), мы оказываемся в незавидном положении «идеологических работников», неважно — обвинителей или адвокатов.

I

Вспоминая на закате своих дней тех современников, с которыми свела его жизнь, граф С. Ю. Витте как-то обмолвился, что человек — крайне сложное существо, которое определить не только фразой, но и целыми страницами достаточно трудно. «Нет такого негодяя, — писал он, — который когда-нибудь не помыслил и даже не сделал чего-либо хорошего. Нет также такого честнейшего и благороднейшего человека (конечно, не святого), который когда-либо дурно не помыслил и даже при известном стечении обстоятельств не сделал гадости. Нет также и дурака, который когда-либо не сказал и даже не сделал чего-либо умного и нет такого умного, который когда-либо не сказал и не сделал чего-либо глупого. Чтобы определить человека, — выводил из всего сказанного Витте, — надо писать роман его жизни, а потому всякое определение человека — это только штрихи, в отдаленной --">