Журнал «Государство, религия, церковь в России и за рубежом» - Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017

опубликованными в датской газете в 2005 г., назвал богохульство «знаком цивилизационной идентичности»^[5]. Идет ли речь о «разных уровнях модерности» или, как считают «постколониальные» авторы, о глубоких и неустранимых различиях в дизайне религиозности и «семиотике иконографии и репрезентаций», которые противопоставляют «протестантскую» версию секулярного, либерального (пост)христианства и традиционное мусульманское благочестие?^[6]

Второй сюжет, о котором следует упомянуть, — это «оскорбительное искусство». Здесь классическая уже оппозиция свободы и религиозных чувств приобретает эстетическое измерение, превращаясь в оппозицию не только «двух прав», но и «двух типов чувств»^[7]. Вкусовое измерение вплетается в сложную структуру современного общества, с его разнонаправленными секулярными и постсекулярными трендами, и отражается не только в эмоциональных спорах, но и в правовых нормах и судебных прецедентах. Если ограничиться только примерами из российской действительности, то обществу оказывается непросто переварить публичную рубку икон, пародийную подмену евхаристической крови кока-колой, нестандартное изображение Христа в спектакле, а канонизированного царя — в кино. Феномен богохульства, как и всегда в прошлом, вновь предстает во всей сложности, на грани соблазна и риска, трансгрессии и контроля, свободы и репрессий.

И наконец, третьим сюжетом, который тесно связан с нашей темой, который время от времени звучит в статьях этого номера и был нами пунктирно очерчен выше в этом введении — это переход от хулы на Бога к хуле на власть. Мы знаем, что кощунство в отношении символов светской власти подвергалось не меньшим, а то и большим репрессиям, чем богохульство — и тогда, когда эти явления были переплетены, и позже, когда государство нового и новейшего времени произвело целую систему собственных сакральных символов и ритуалов, скрепленных национальными и/или идеологическими мифами. Вызов, провокация, пародия, смех, направленные против символов власти и ее конкретных носителей; а также, если пойти еще дальше, против установленных общественных конвенций и норм («пощечина общественному вкусу!») — все эти явления имеют отношение к политическому протесту и диалектике свободы. Но не отсылают ли они нас к некоему изначальному, глубинному, быть может даже когнитивному тропу — диалектике табуирования и преодоления табу, к мотиву запретного плода? В этом контексте тема богохульства обретает еще больше значения.

* * *

Кроме статей, относящихся к главной темы, в этом выпуске мы публикуем еще пять статей. Две из них посвящены конфессиональным меньшинствам Российской империи XIX — начала XX вв. Текст московского историка Вадима Трепавлова анализирует образ русского царя среди инородцев и иноверцев империи, а статья историков Даримы Амоголоновой и Марины Содномпиловой из Улан- Удэ раскрывает сложные отношения между имперской властью и забайкальскими буддистами. Еще две статьи — на американские сюжеты. Елена Степанова, религиовед из Екатеринбурга, исследует эксперименты с Новым Заветом, предпринятые Томасом Джефферсоном, одним из главных архитекторов американской системы религиозно-государственных отношений. Владимирский историк Алексей Борзов иллюстрирует, как эта система работала в области школьного образования в середине XX в. на примере трех ключевых судебных кейсов, вызвавших острые дискуссии о секуляризации^[8]. Наконец, завершает номер статья московского философа Алексея Плешкова о сдвиге к «темпорализму» в осмыслении бытия Бога в современной аналитической философии.

Александр Агаджанян, Михаил Майзульс

Богохульство как повседневная практика: между трансгрессией и репрессиями

Михаил Майзульс Наказание святых: благочестивое богохульство в Средние века и в раннее Новое время

DOI: https://doi.org/10.22394/2073-7203-2017-35-2-15-51

ИСПАНСКИЙ режиссер Луис Бунюэль в своих мемуарах вспоминал о том, как в 1936 г., после начала Гражданской войны, по Мадриду поползли слухи, что в одном монастыре мать-настоятельница с помощью молотка и зубила отколола от статуи Девы Марии фигурку Иисуса и сообщила Царице небес, что вернет его только тогда, когда «мы [т. е. сторона националистов. — М.М.] победим в войне»^[1].

По известному выражению фон Клаузевица, война — это продолжение политики иными средствами. --">