протодиакон Андрей Вячеславович Кураев - Охотничий азарт вместо богословия

сообществах, я привожу слова святителей Филарета Московского, Феофана Затворника и архиепископа Иннокентия Херсонского. Эти имена и соответствующие места из их творений мною были приведены. К ним можно добавить и суждения святителя Луки Симферопольского (на которого за это повышает голос тот же номер “Ревнителя”), а также иеромонаха Серафима (Роуза), который в конце своей жизни немало терпел от тех, кого он называл “сверхправильными”, — в частности, за отказ перекрещивать тех, кто был крещен вне Православия8. Но “Ревнитель” делает вид, что ведет полемику лишь со мной, не замечая, что в подтверждение своего взгляда я привожу суждения отцов.

А “РВ”, перепечатав обвинение, выдвинутое в мой адрес “Ревнителем”, поставил себя в ситуацию, ставшую уже просто нелепой. Нелепость ее в том, что священник Петр Андриевский в полемике со мной апеллирует к Посланию восточных патриархов как к высшему авторитету. Но именно тот мой тезис, на который столь резко и неумно отреагировал “Ревнитель”, совпадает с позицией Послания: “Мы почитаем крайне ложным и нечистым то учение, будто бы несовершенством веры нарушается целость и совершенство Таинства <крещения>. Ибо еретики, которых принимает Церковь, когда они отрекаются от своей ереси и присоединяются ко Вселенской Церкви, получили крещение совершенное, хотя имели веру несовершенную”9. Как видим, восточные патриархи считают, что благодать может таинственно присутствовать и действовать в еретических сообществах, преподавая “кривоверам” “крещение совершенное” (которое, конечно же, никак не тождественно возможности спасения, если человек так и останется во внеправославной христианской общине и тем самым ограничит свое возрастание в благодати лишь благодатью крещальной).

Все эти несуразицы в мыслях моих оппонентов, публикуемых “РВ”, происходят по причине, о которой мне пришлось говорить еще в прошлом ответе (“ненависть лишает разума”). “РВ” предоставляет место людям, которые духовно нездоровы. Ведь если человек ищет в другом лишь грехи и недостатки и, услышав имя этого “другого”, сразу начинает перебирать поводы для его осуждения — это признак духовной болезни. Установка на выискивание грехов в других людях сама является нездоровой. Ну а уж если завелась в голове установка “изобличить ересь”, — то при так поставленной задаче можно объявить еретиком любого проповедника, в том числе и святого отца! Перетолковав в худшую сторону, “не заметив” при этом контекста, уточнений, оттенков и цели речи, можно объявить еретиком любого, кого критик решил противопоставить собственному пониманию Православия. Пример именно такого пристрастного богословия и являет священник Петр Андриевский.

Только неумно- и неуемно-предвзятым отношением ко мне я могу объяснить первый из выпадов священника Петра. “О. Андрей обходит стороной те места статьи Белякова, которые явно изобличают его нечестие и на которые ему ответить нечего. К примеру, он “не замечает” в статье Белякова его же (Кураева) собственные слова: “И в полемике с оккультистами Церковь уясняет свою веру, уясняет служение и учение Христа”…” Прерву пока цитату из текста моего нового оппонента. Неужто всерьез он утверждает, что я не заметил моих же собственных слов? Реагировать я должен на свои слова или на слова моих критиков? Или я должен сам с собой вести полемику? Но я не шизофреник и не унтер-офицерская вдова…

Кроме того, о. Петр очень далеко уходит от правды, заверяя читателей “РВ”, будто я не отреагировал на выпад Белякова по поводу той моей фразы.

Но продолжу филиппику священника Петра: “Как это? Наша Православная Церковь до сих пор “не уяснила” своего же православного учения, “учения Христа”, чтобы ей было необходимо уяснить его сейчас через полемику с оккультистами? Но эту хулу на Духа Святого о. диакон не замечает”.

Не знаю, где о. Петр, именующий мысли Канта и Честертона “пустейшими”10, а слово “профессор” употребляющий в качестве уничижительной клички11, получал богословское образование. Но в любой семинарии рассказывают, что в Чуде Пятидесятницы апостолы получили полноту жизни в Духе Святом. А вот разные грани этого опыта постепенно осмыслялись церковным разумом. По мере того как возникали недоумения и дискуссии по поводу тех или иных сторон христианской веры и жизни, находились новые слова и аргументы. Так, лишь во втором веке появляется --">