Альбер Франк–Дюкен - Что тебя ожидает после смерти

(молитвы на погребении). Et quae per fragilitatem, humanae conversationis peccata commisit, Tu venia misericordissimae pietatis absterge… Ne memineris iniquitatum ejus antiquarum et ebrietatum, quas suscitavit furor sive fervor mali desiderii. Licet enim peccaverit, tamen Patrem et Filium et Spiritum Sanctum non negavit, sed credidit; et zelum Dei in — не поверхностно, но в своих тайных глубинах, там, где становление берёт начало к Бытию — habuit, et Deum qui fecit omnia fideliter adoravit^[6]. Только Дух святой мог внушить тексты такой вышечеловеческой и высочайшей нежности!

Такие души, мягкие, слабые, одновременно жертвы и виновники, в общем и целом избрали благую часть, но "платонически", как сторонние зрительницы, вяло; им недоставало огня: им его дадут. Они будут спасены «как бы сквозь огонь», говорит Апостол, «проходя через горнило», добавляет Апокалипсис: подвергнутые очищающей закалке божественной любви, этого «огня поедающего» (Евр 12:29). Тот, который «не переломит тростника надломленного, и не угасит фитиля ещё тлеющего», но который исправляет с любовью тростник, и оживляет огонь догорающего фитиля «до тех пор, пока не даст торжества правосудию» (Мф 12:20), бросит ли Он во "тьму внешнюю" семена оцепеневшие, ростки, отставшие в их развитии — в то время как Павел определяет сам себя как недоноска поздно пришедшего — или жалкие следы дряблой доброты?

Бывают случаи — возможно многочисленные — где пренебрегли благодать; другие, где душа её растратила, развлеклась ей как погремушкой. И вот она рискует её потерять. Тогда заботливое Провидение умножает то, что Писание называет его "посещениями": падения, разочарования, болезни и катастрофы. Даже эти скорби могут остаться бессильными. Случается тогда, что в своей любви, решив нас спасти, чего бы это нам ни стоило — и, не будем забывать, что наши тревоги являются Его тревогами (Иса 63:9) — Бог поражает грешника уголовной и преждевременной смертью: «Он нас наказывает таким образом, чтобы мы не были осуждены с этим миром» (1 Кор 11:32). Не такого ли рода духам Христос Сам пошёл проповедовать свое Евангелие в то время, когда Его тело было погребено (1 Петра 3:19–20)? Доведённое до крайности, терпение Бога оказалось в безвыходном положении, без сомнения, для того, чтобы смочь спасти этих людей волей или неволей, вымести их с негодованием из этой жизни в другую. Тогда могло бы, в то время как, среди страхов агонии, когда душа чувствовала себя захваченной, увязнувшей, засосанной черным озером тины, идущей ко дну «в глубины морские», о которых не подозревал Иона, душа совершила бы я не знаю какой наполовину сознательный скачок, какой жизненный рефлекс воли. Сработал бы инстинкт духовного самосохранения. Издалека, даже с самого дна, в то время как уже «морская трава обвивала голову» (Иона 2:6), слабый шум поднимается тогда на поверхность, как легендарный крик в поглощенном городе. Это — душа в процессе потери; она кричит молча: «Милосердие!» Это едва человеческий, этот хриплый вздох покаяния, о котором близкие родственники, собравшиеся вокруг агонизирующего, даже не подозревают. В то время как семейный врач качает головой, смотря на маленькое зеркальце, где не появляется больше пара, душа придыхает; она задыхается, она ищет воздух, его воздух, его дыхания: Spiritus. Она вдыхает… Между мертворождённым плодом и родившимся ребенком, который имел лишь один момент индивидуального существования, есть расстояние этого вдоха. Физического при рождении, духовного в смерти. Есть в загробной жизни, мертворожденные, и души слабые, хилые, которые кажется исчерпали всю их убогую жизненность в этом единственном вздохе раскаяния, который спас их. Так как эта вспышка, этот миг, этот едва намеченный ответ на последнюю милость здесь в этом мире сделали душу способной на воспитание, на обучение, на образование — и, если нужно, на выучку — в этой "темнице", откуда она не выйдет пока не отдаст миру и его князю до последнего гроша: ничто нечистое не может войти в Святой Город (Мф 5:26; Откр 21:27). Без сомнения, было бы опасно рассчитывать на эти "обращения" in extremis (при смерти), но они всегда возможны; без сомнения ещё не приводят ли они лишь к строгому минимуму спасения, но по крайней мере они предупреждают окончательную потерю творения, созданного для счастья.

Поэтому, Церковь всегда настаивала — с силой, которая часто слыла за фанатизм и суеверие — на крайней значимости моральной и ценности духовной последних моментов. Всё, с любовью и мудростью, было использовано, чтобы агонизирующий мог упокоить свой взгляд и своё сердце только на образе Распятого. Если он не --">