Иеромонах Тихон - Архиерей

и сгладить резкость своей выходки, отец Павел счел за лучшее продолжать разговор, перейдя от насмешливого к развязному тону полупьяного человека:

— Ты откуда же будешь? — спросил он подсевшего к нему батюшку и исподлобья взглянул на него.

«Батюшка» поправил полу рясы, сел поудобнее и, повернувшись лицом к отцу Павлу, начал спокойным ровным голосом:

— Я — издалека… Еду вот и любуюсь матушкой Волгой. Какая у вас здесь благодать, какой простор. А жизни–то, жизни сколько, так и бьет ключом! Сколько народу, сколько товаров всяких, какое движение: одних пассажирских пароходов не пересчитаешь сколько. Да, когда вот своими глазами увидишь все, тогда только поймешь, почему наш народ прозвал Волгу поилицей и кормилицей, почему он так любит ее, поет о ней в своих песнях и грустит по ней, закинутый в чужую сторону. Действительно, великая река.

— Да, уж известно, — поддакнул отец Павел. Родившись и выросши на берегах Волги, отец Павел любил свою родную реку и, как истинный волжанин, гордился ею. Похвала Волге чужестранца–батюшки понравилась ему. От прежней беспричинной досады на этого батюшку у него не осталось и следа, и он уже с большей охотой стал прислушиваться к его словам.

— Много богатства всякого здесь у вас, — продолжал между тем батюшка, — но много горя… много слез и нужды безысходной. Но это еще не велика нужда. Мне пришлось наблюдать жизнь одного народца на окраине нашего отечества. Живет он куда беднее многих наших крестьян. Ходит почти в лохмотьях, дома ест только ячменный или кукурузный хлеб, да и то не досыта, а как посмотришь на него — молодец к молодцу: все как на подбор. Стройная походка и такой гордый вид, словно не лохмотья он носит на себе, а, по крайней мере, генеральский мундир. Подумаешь, что нет у него ни горя, ни забот, и никакая нужда ему неведома. Так вот, не в бедности беда и не в горе. Беда в том, что не умеет наш русский народ бороться с горем, с бедой. Нагрянет на него беда, он или заставится от нее терпением и тут иной раз обнаружит действительно железное терпение, или взбунтуется, тоже уж без всяких границ, а чаще всего старается только отделаться как–нибудь от горя, затушить его, заглушить, залить. Точь–в–точь вот как вы. Вас горе постигло, а вы, вместо того, чтобы бороться с ним, раздосадовались и запили… и к одному горю хотите приложить еще и другое.

Отец Павел удивленно посмотрел на батюшку. «Откуда же он знает, что я пью с горя», — мелькнуло у него в голове.

— А между тем, — батюшка положил свою руку на плечо отца Павла и шутливо постучал по нему, — посмотрите–ка, какая у вас мощь… экие широкие, богатырские плечи… да с этакими силами не только свое горе, а еще и чужого сколько можно унести…

Чем–то бодрым пахнуло на отца Павла. С удовольствием вспомнил он, как крестьяне его села, его прихожане, говаривали про него, что супротив нашего батюшки во всем селе работника не найти.

— Вот еще черта русского характера, — как бы размышляя сам с собой, продолжал батюшка, — постигнет человека горе, и носится он с ним и уже ничего и знать не хочет, и не подумает о том, что у другого может быть еще большее горе. Любим мы своим горем застилать сердце, и не замечаем, что носясь со своим горем, мы другим горя подбавляем. Как вот вы, например.

— Кому же я–то горе доставляю? — с недоумением спросил отец Павел.

— Как, кому? Вот вы сидите и пьете, свое горе заливаете, а вот о том человеке, вероятно, и не подумали… Вон тот господин, что на том конце на скамеечке сидит. Сейчас мы проезжали село, там церковь показалась. Этот господин снял шапку и набожно перекрестился — есть, значит, у него еще в сердце вера в Бога. Ну, а теперь скажите, не больно ли ему видеть пастыря церкви вот за этаким занятием?

Отец Павел смущенно покосился на стоящую перед ним бутылку водки, а «батюшка» позвонил и велел пришедшему на звонок официанту убрать бутылку и рюмку. Отец Павел не протестовал и только, как бы оправдываясь уже, заговорил:

— Да ведь обида–то у меня большая: с горя и пью, это вы верно, отец, сказали.

— А вы расскажите–ка лучше свое горе, поделитесь со мной по–братски, может быть, оно и не таким тяжелым покажется. Высказанное горе — полгоря.

Отец Павел и сам уже давно почувствовал желание поведать свое горе «ласковому батюшке». К этому располагало доброе лицо батюшки и особенно его глаза — умные, серьезные и как будто грустные, а между тем так и искрившиеся лаской и теплом. --">