Владимир Николаевич Лосский - Воспоминания

шли из глубины, просвечивая друг сквозь друга, как в морской волне. Теперь я редко вижу это эфирное великолепие природы. Только засыпая, в дремоте с закрытыми глазами случается иногда видеть такие образы, пронизанные чистым светом изнутри.

Став взрослым, я видел мир наяву в этом его глубинном аспекте только однажды в начале выздоровления от тифа. Мне перестилали постель, я подошел к окну и увидел яблони в саду; это было в июне, они уже отцвели, но ликующая яркость и свежесть их листвы была пронизана такою же чарующею жизненностью, как и весною, когда деревья покрыты цветами. На другое утро только что я открыл глаза дверь отворилась и в комнату вошла наша деревенская прислуга

Настасья, женщина молодая, но грубоватая и неотесанная; однако теперь она мне показалась существом из какого‑то другого, высшего мира, — ее тело не было плотным, твердым чурбаном; сотканное из света оно было лучистым, особенно лучезарны были волосы. Если бы мы видели всех людей в этом аспекте их бытия, сколько новой красоты открылось бы нам.

Стоявший передо мною дух, облегченный светом, явным образом не был существом совершенным, но какие великие возможности красоты и чистоты таились даже и в этом существе. Без сомнения, многие из них осуществлены жизнью благороднейших представителей человеческого рода. И если бы мы обладали полнотою видения, мы нашли бы и здесь на земле райские обители.

Художественное видение природы в блистательном великолепии ее жизни, столь обычное для меня в детстве, впоследствии ослабело, но искание выхода из обыденности и стремление к глубокому интимному общению с природою и миром, без которого невозможно духовное творчество, осталось подсознательным мотивом моей тяжелой борьбы в годы юности за право на духовную жизнь и повлияло на все развитие моих философских взглядов. В воспоминаниях своих я опущу очень многие подробности и буду сообщать лишь то, что может объяснить странные приключения моей юности и развитие моих философских учений.

Глава первая. Раннее детство в местечке Дагда

Я родился в ночь с 6 на 7 декабря (старого стиля) 1870 года

в местечке Креславка Двинского уезда (в то время Дина–бургского) Витебской губернии на берегу Западной Двины. Мой отец был в то время лесничим, но через два гдоа он переменил род службы, стал становым приставом, и вся наша семья переселилась в местечко Дагда на границе Двинского и Режицкого уезда^[1].

Из жизни моей в Креславке мне известно только, что там я едва не погиб от ожогов: собака, пробегая мимо табурета, на котором стоял кипящий самовар, опрокинула его на меня и значительная часть моего тела была обварена кипятком.

В Дагде семья наша жила спокойно и мирно вплоть до кончины моего отца в 1881 г. Несмотря на преобладание в нас польской крови, мой отец и все мы дети сознавали себя русскими и были глубоко проникнуты русским национальным сознанием. Один из моих предков, Андрей Лосский, переселился уже в ХУЛ в. из‑под Кракова в Белоруссию^[2]. По–ви–димому здесь род наш захудал; документов о принадлежности к дворянству у нас уже не оказалось. Дед мой Иван был униатским священником в местечке У свят. Говорят, он был замучен польскими повстанцами в 1863 г. за то, что хорошо объяснял крестьянам значение манифеста об уничтожении крепостного права; они распяли его на кресте^[3]. Женат он был, по–видимому, на русской, православной. Вероятно, поэтому отец мой Онуфрий (родился, кажется, в 1825 г.), и сестра его были православными. Сестры отца я никогда не видел; выйдя замуж за Бороздина, она жила всегда в Петербурге и рано умерла.

Мать моя Аделаида Антоновна, урожденная Пржиленцкая (род. 20 янв. 1838) была польского происхождения. Замуж она вышла 14 янв. 1859 г. в возрасте 21 года; отец был старше ее лет на четырнадцать. Говорили, что в молодости моя мать была очень красива, да и в то время, о котором я рассказываю, красота ее еще не увяла. В моих глазах она всегда была самым красивым и привлекательным существом на земле. Кроткая, мечтательная, задумчивая, мать моя отдавала все свое свободное время чтению, но времени этого было мало, так как заботы о громадной семье были слишком многочисленны^[4]. Нас было пятнадцать человек детей, девять братьев и шесть сестер.

Старшие носили имена необычные в русской семье: Валерьян, Витольд, Онуфрий (имя распространенное в Белоруссии и Галиции), Леопольд, Элеонора, Валентина; младшие большею частью получали имена, самые --">