А. Фонд - Шикша

— Так, говорить ты пока не можешь, — почему-то радостно констатировал Колька и тут же велел, — а моргать можешь? Моргни.

Я моргнула.

— Отлично, — сказал Колька, — теперь моргни столько раз, сколько у меня пальцев?

Мне почти в глаза полезли колькины пальцы.

Я моргнула, три раза.

— Угу, — сказал Колька и язвительно добавил, — вообще-то у меня, Горелова, как и у тебя, и у всех остальных людей на этой планете, двадцать пальцев. В процессе естественного отбора так вот сложилось. Пора бы уже запомнить.

Я чуть не окосела от возмущения, сам же мне три штуки почти в глаз воткнул!

— Ну ладно, ладно, — увидев возмущение в моих глазах, смилостивился Колька, — три пальца было, всё правильно.

— Ыыы… — прохрипела я.

— Воды? — проявил чудеса сообразительности Колька и в рот мне полилась чудесная живительная вода. Ничего более вкусного я не пила за всю свою жизнь.

— Ч-ч-что? — попыталась выдавить я из себя. Но получилось не очень.

— Что что? — не понял Колька, но не преминул удивиться, — ты гля, заговорила… на глазах эволюционируешь прямо, Горелова…

— Что там было?

— Там — это где? — посмотрел на меня Колька чистыми глазами, но потом сам же не выдержал и хрюкнул. — Да нормально всё там.

— Это Уткин?

— Уткин. Уткин, — вздохнул Колька.

— А почему он?

— Крышей видать сдвинулся, — опять вздохнул Колька, — что-то в голове у него сломалось, видимо. Но, я так думаю, из-за многодневной пьянки всё началось. Они же там всё время квасили. Да?

Я не помнила, но прикрыла глаза. И Колька продолжил:

— Ну вот мы думаем примерно всё было так: они бухали, бухали, и Уткин, видать, то ли белочку поймал, то ли чего покрупнее. А только зарубил он спящих в будуне товарищей. И тебя по башке огрел, но, видать, башка у тебя крепкая оказалась, раз выжила ты. Так-то я вообще подозреваю, что у тебя там кость одна только.

Я возмущённо зыркнула на Кольку, и он примиряюще сказал:

— Ладно, ладно, не злись… не одна там у тебя кость…

Я закатила глаза в жесте «сам придурок», Колька хмыкнул и продолжил:

— Ну вот он совсем сбрендил и бродил потом сдвинутый по тайге. Я не представляю, что он там жрал, но сам факт, что его зверь не тронул, это вообще удивительно.

— Аааа… Н-н-нин-н-на…?

— Нина Васильевна? — понял Колька, — она, скорей всего, брала укосы и увидела Уткина. И вышла к нему, я не знаю зачем, может поквитаться хотела. А, может, про Захарова спросить. Уже никто не узнает. И Уткин потом и её убил.

— Ии-и-и?

— Аннушку и тех уголовников тоже он, — проворчал Колька, — И тебя — тоже он. Я не знаю, как ты ему так под руку попалась, но если бы он ударил хоть на пару сантиметров ниже, то всё.

— Аа-а…?

— А Уткина? Так его Игнат пристрелил. Ладно, отдыхай. Вечером Бармалей, сказал, зайдёт. Ох и не завидую я тебе.

Я прикрыла глаза. Хлопнула дверь. Колька ушел.

Это что же получается — о том, что там священное место и что изумруды наши так и не узнали?

Ну и хорошо. Раз не узнали — хорошо. А я никому не скажу.

Наверное, я уснула.

Разбудил меня голос Бармалея:

— Как самочувствие. Зоя? Ты со следователем сможешь разговаривать?

Я хмыкнула что-то нечленораздельное.

Бармалей понял и сказал:

— Я примерно так и подумал. Завтра поговоришь.

Повисла пауза. Я смотрела на него — за эти дни он сильно сдал, поседел.

Наконец, он опять сказал:

— Хотел ругать тебя, но ты и так пережила столько. Так что пока не буду. Дождусь, пока поправишься. И вот. Кстати, у тебя какой-то поклонник появился.

Он поставил возле меня на койке небольшое берестяное лукошка, доверху наполненное ягодами перезревшей морошки и шикши. Среди ягод белело пёрышко.

Бармалей уже давно ушел, а я смотрела на шикшу, на пёрышко и думала. Думала о том, почему стерхи улетают и не возвращаются, почему священные места засыпают, и боги перестают слышать людей.

Но главный вопрос, который острой занозой засел в голове — куда же делся Митька?