Денис Викторович Прохор - Шервурдский лес, ты полон чудес. Рассказ спецназера

— Тихо. — предупредил Николаич. — Плохое слово — плохая карма. Плохая карма — плохая война.

— Согласен. — ответил Чума.

— Наблюдаем. — сказал Николаич.

Мы пронаблюдали как в красную бочку забралась убывающая смена. 10 человек. Водила задраил люк. Перекрестил бочку и немного себя. ЗИЛ потолкался по двору и съехал прочь. Сизого дыма не оставил.

— Ну, что, гвардейцы? — Николаич повернулся к нам и зевнул вдохновляюще.

— Теперь думать давайте. Как врагу бобо сделать.

Думали-рядили. Мнения шли в разлет. От атаки в лоб, а значит сначала в свой собственный. До огневого вала бригады «Солнцепеков». В конце-концов все равно вышло гениально. Просто вертушка отработала нурсами и пансионат «Лесная Сказка» превратилась в мортуарий «Лесная Быль». В дыму, огне и пепле мы нашли всего двоих выживших. Закопченный кофейник на кирпичах. Shame on you, english coffey, give me back english tea! И мальчик Рома 29-ти лет из Ивано-Франковска. Реально повар. В прошлой и, может быть, будущей жизни. Стоял теперь Рома на коленях, с руками за спиной, низко понурив свою картофельную голову. Николаич изучал его телефон. Педагогически качал укоризненно головой и вздыхал многозначительно.

— За эту, значит, картинку Ромка пятерик тебе в солнечном Кызыле. Какие там урановые рудники! М-м-м. Смакота! В твоем Ивано-Франковске днем с огнем.

— То не я. То жинка. — блеял расстроено Ромка.

— Да ладно тебе. Жинка. Зато мир посмотришь. Це Азию. Упс! — Николаич строго и хмуро посмотрел на солдата Рому. — А вот за это, Рома, тебя даже наш самый гуманный суд в мире не помилует.

Николаич погулял большим пальцем по экрану дешевого смартфона и мы услышали дрянной голос переодетого мужика со звездой из фольги во лбу.

— Я иду такая вся в Дольче Габбана…

Ромка пригорюнился.

— А Верка Сердючка до чого?

— До чого? — передразнил Николаич. — Знал бы так вот прям здесь тебя к высшей мере социальной справедливости. Не разобрался еще, но чувствую именно здесь она точка. После которой вы из семейств славянских в семейство зонтичных стали превращаться. Прям вот злости на тебя не хватает.

Николаич опять же в педагогических целях поднял свой АК-12 дулом вверх и пульнул в потолок. А Ромка повар ничего. В истерике не забился и ножками не засучил от страха. Так исподлобья в Николаича очами сверкнул, что я порадовался. Был бы случай, завалил бы нас Ромка, не раздумывая. Наш человек. Все еще русский. Гниль бандеровская вокруг него, а не внутри. Пока.

— Шарон! — позвал Чума. — Слышь, Шарон. Ты сейчас умрешь. Кого я нашел!

Шарон это я. Мой позывной. У нас в группе разделение труда. Николаич неупокоенными врагами занимается, а Чума всеми остальными. Мы были на втором этаже. То ли бывшая столовая, то ли актовый зал. Я пошел в самый дальний угол, обрывая по пути желто-голубые патриотические плакаты с мозаичных бирюзово-изумрудных стен. Родимых советских стен. Штырь стоял в полумраке. Обмахивался веером из разноцветных паспортов, военных билетов и других таких же «свидотцтв». Рядом лежали два трупа. Скрюченые руки. Раззявленные рты. Иссеченные осколками тела.

— Этот. — Чума шевельнул ногой. — Ариец из Шепетовки. Скиба Василь Генадьевич.

Китель у Скибы задрался почти до горла и на жирной молочной груди я увидел партайадлер. Хищный орел держал в когтях свастику.

— Ну и что? — сказал я. — Чего я здесь не видел.

— Это понятно. Ты на братишку его посмотри, Шарон. На своего братишку.

— Какого?… — успел сказать я, а потом как-то взял и обвалился вместе с собственным уютным внутренним мирком. Прямо в бездну, обгоняя друг друга, понеслись мои любимые книжки, вымоленные мысли и какая-никакая но вера.

— Это же пейсы. — услышал я сзади и сверху голос Чумы.

— Нет. — я в последний момент успел поймать свой резкий и справедливый крик.

— Нет. — повторил я спокойно и медленно.

— Да как же нет. — Чума прямо через меня полез показывать. — Подсмалило немного, а так очевидное-невероятное. Вот.

Чума напрягся и перевернул на бок тяжелое, конкретно для меня, вражье тело. Чума показал шеврон на плече. Фон как у полка «Азов», а вместо волчьего крюка звезда Давида. Над ней меленько и ясно. На иврите.

— Вот еще. — Чума протянул кусок прозрачного пластика. Водительские права. В лицо я не всматривался и читать не хотел. Чума одолжение сделал.