Карина Демина - Философия красоты

возвращаться домой, а хотелось бродить по городу ночь напролет.

Сладкое наваждение отпустило не сразу, оно медленно растворялось под грузом забот, а растворившись окончательно, оставило после себя томный привкус сентябрьских сумерек и ночных фонарей.

Ну, и куда он забрел? Как теперь машину искать? В московских дворах запутаться – раз плюнуть, а уж неприятностей на свою голову найти – тут и раза не надо, только подумай, а они, неприятности, уже здесь. Ник-Ник шел быстрым шагом, кожей ощущая грядущую беду. Откуда? Он не знал, вроде бы все спокойно: двор, дома, деревья, детская горка, похожая на горб удивительного зверя, машины… машина. Затаилась. Фары не горят, но мотор работает, его урчание будоражит ночь и неприятным холодком вползает под рубашку. Зачем кому-то сидеть без света?

Глупости, может, парочка целуется, или, судя по отсутствию света, дело зашло гораздо, гораздо дальше. Или кто-то кого-то ждет, или… Додумать Ник-Ник не успел: дверца со стороны водителя открылась и в следующий миг грянул выстрел.

Больно? Больно! Как же больно. Будто… не с чем сравнить. Некогда сравнивать. Николас бросился в темноту, там, во дворах, его спасение. Тот, кто науськал боль, не отстанет, будет идти по следу, чтобы… убить. Убить?! Дико. Зачем кому-то убивать Николаса Аронова?

Зачем? Зачем? Зачем? Мысль пульсом отдавалась в висках. Мысль уговаривала отдохнуть, убеждая, что убийца обознался, и стреляли вовсе не в Ник-Ника, и если остановится, то ничего страшного не произойдет. Аронов бежал – прощай ботинки, да здравствует здоровый образ жизни и тренажерный зал. Бежал, не разбирая дороги, лишь бы вперед, лишь бы подальше от смерти.

Он тысячу раз рисовал смерть, а она оказалась… она оказалась такой неприглядной. Быть может, в другой ситуации – черные простыни, вино, похожее на кровь, белые розы и бледнолицая дева с печальными глазами – Ник-Ник и согласился бы умереть, но не сейчас и не здесь. Труп в подворотне, в грязи, среди собачьего дерьма, истоптанных чужими сапогами листьев, пустых пачек от «Аполлон-Союза» и использованных презервативов? Нет, только не это… Только не…

Стена.

Стена! Чертова стена перегородила путь. Слева дом – темная громада с желтыми, подслеповатыми глазенками окон, справа второй дом, впереди стена, а сзади убийца. Ник-Нику казалось, он слышит шаги.

Только не здесь, только не в подворотне. Какому дьяволу душу продать, чтобы указал выход? Если б не было так больно и так страшно, Ник-Ник бы посмеялся.

Спрятаться, нужно спрятаться. Где? Мусорный бак? О, он залез бы и в мусорный бак, к бродячим котам и тухлой картошке, но здесь даже баков и тех не было! Зато… Как это он сразу не заметил. Люк. Приоткрытый канализационный люк, словно окно в преисподнюю.

Шаги приближаются. Действовать, скорее действовать. Ник-Ник потянул за край, от боли в глазах разлились звезды. Скорее, с болью он разберется потом. Крышку удалось откатить в сторону, теперь вниз. Остается тешить себя надеждой, что здесь не глубоко.

– Господи, помоги. – Пробормотал Ник-Ник, и, зажмурившись – он с детства боялся высоты – прыгнул вниз. Твердая земля ударила по ногам, потом по руке, голове, и превратилась в поле. Белое-белое поле…

Умирать, оказывается, совсем не страшно.

Химера

Живущие в темноте ненавидят свет, это так же верно, как то, что сама темнота невозможна без света. Он, такой далекий и ненавистный самим фактом существования отравляет жизнь, ведь, если есть свет, то есть и те, кто живет на свету. Им нет нужды прятаться, стыдливо кутаясь в паранджу из ночи, они ведь красивые…

Красивые.

Отдельная каста, дети солнца, баловни жизни, которые даже не понимают, сколь щедро награждены Господом. Аллахом? Буддой? Или кем-то другим, кому на роду написано играть шутки с людьми. Плевать на всех Богов и Дьявола в придачу. Знаю лишь, что эта каста закрыта. Индийские раджапуты умирают от зависти, английская аристократия презрительно отворачивается, а твари, подобные мне, зарываются поглубже в темноту.

Если надвинуть капюшон, то лица почти не видно. Тень для тени. Смешно, я уже привыкла быть тенью и теперь, когда кто-нибудь из особо любопытных заговаривает со мной, вздрагиваю от неожиданности. Я уже почти забыла – каково это, говорить с человеком, и не просто говорить, а смотреть в глаза и ловить в них свое собственное отражение.

Пацанье на лавке, невзирая на все запреты, в открытую хлебало пиво, курило, швыряя --">