Ефимия Летова - Академия тишины

Да, это действительно "недосягаемая высота", но одновременно — и клетка из чистого золота.

А клетки я не люблю.

Пару дней назад к нам с Габриэлем заезжала Гриэла, весёлая, полная сил и энтузиазма, как всегда. Заезжала не просто так, а с предложением к братцу организовать небольшой семейный бизнес с магической подоплёкой — как и брат, она не горела желанием устраиваться при дворе по родительской протекции. Сказать по правде, я бы с гораздо большим желанием присоединилась к этому малоперспективному сомнительному мероприятию. Правда, подробностей в тот раз я не узнала, потому что именно в тот момент мы с удравшим из Академии Джеймсом ("какое чудо, сестрёнка, что ты умеешь снимать печати, я тебя почти обожаю!") отправились навестить Корнелию.

Не в Приют смятенных духом им. Святого Тимиона. Домой, на хутор.

Отец забрал её на следующий же день после того, как я ему рассказала. К счастью, его работа достаточно стабильна и налажена для того, чтобы иметь возможность находиться с ней почти целый день. Ни словом, ни жестом он не дал понять, что её возвращение ему тяжело или болезненно. Напротив. Я ещё не видела его таким… словно бы светящимся изнутри.

В тот наш крайний визит мы просто сидели в комнате и болтали обо всём на свете. Об учёбе Джеймса в Академии. О старых и новых преподавателях, я их видела, когда мы с Габом приехали-таки за своими дипломами, но не всех. О девушке Джеймса — к моему глубочайшему изумлению, "занудная" Ким всё ещё рядом с ним. Строили предположения о том, кто мог оплачивать пребывание матери в Бриокском приюте: адьют? Или руководство Академии? Или леди Маргарита — последнее предположил Джеймс, и я вдруг подумала, что это тоже вероятный вариант.

Корнелия сидит в моей бывшей комнате, в углу, в кресле, с вязанием в руках и своей любимой шкатулкой на тумбочке рядом. Она всё ещё не говорит ни слова, но выглядит уже не такой бледной, как там, в укрытом ото всех в глухом лесу безмолвном каменном доме.

Сэру Энтони мы ничего говорить не стали. Его жизнь уже устоялась, кроме того… я почему-то думаю, что и Корнелии это не было бы надо.

— До свиданья, мам, — преувеличенно-бодро говорит Джейси и выходит. А я задерживаюсь на несколько мгновений. Подхожу поближе, осторожно провожу пальцами по пушистым ниткам. Это маленький детский носочек. Второй, точно такой же, уже связанный, лежит на столе.

— Сейчас ещё пока рано, — шепчу я. — Джейси нужно закончить Академию, да и, сказать по правде, он такой взбалмошный, рано ему ещё заводить детишек. И мы с Габриэлем не будем спешить. Но однажды… да, однажды, возможно, быстрее, чем я планирую, нам непременно они пригодятся. Обещаю, тебе я расскажу об этом второй. Спасибо, мам. Всё будет хорошо.

Корнелия вдруг откладывает свои неизменные спицы. Я смотрю на неё, а она на меня. Первый раз за всё это время смотрит мне в глаза. Её пальцы вдруг сжимают мои, несильно, но… одобряюще. Вроде как — так оно и будет.

…всё уже хорошо. Не идеально, нет, но идеально оно и не может быть.

И я сжимаю её пальцы в ответ, чувствуя, как язычки огня скачут между нашими ладонями.

Мои.

И её.

Маленький бонус

Когда человеку плохо, когда человеку очень и очень плохо, он порой ощущает себя нецелым душевно. Продырявленным насквозь.

Иногда это множество мельчайших дырочек, как в дуршлаге, задорно скалящихся мириадами ехидных звёзд. Иногда — одна огромная дырища, всепоглощающая чёрная дыра. Самое первое, что хочется сделать — это заткнуть её чем-нибудь. Невыносимо жить, ощущая себя надорванным, неполноценным.

Я не качусь по наклонной, я просто пытаюсь заткнуть эту дыру чем-нибудь. Это инстинкт самосохранения, а не каприз и не прихоть.

По крайней мере так я говорю самому себе, глядя на осоловелые морды и рожи окружающих меня незнакомых людей. В собственную внутреннюю пустоту я натолкал пахучий, болезненно обжигающий лёгкие дым курительных палочек, совершенно незапомнившееся количество самого и не самого дешевого алкоголя, насквозь фальшивую, но зато навязчивую и громкую мешанину из голосов и звуков, самонадеянно зовущихся музыкой и пением.

Пустота не уменьшалась. Она плотоядно поглощала всё, что я в неё швырял день за днём, ночь за ночью — ночные пешие прогулки, омерзительные тухлые рассветы после бессонных ночей и кровожадно скалящиеся закаты, в предвкушениях оных, но, кажется, становилась только больше.

Ничего не --">