Денис Геннадьевич Лукьянов - Небеса чистого пламени

лучше не то чтобы не спорить, а даже рта не открывать. А то мало ли что…

Рта, правда, обычно не открывал сам цирюльник.

— Готово, — декларировал Алексис, совершив последнее воздушное движение бритвой и содрав белое полотенчико с шеи клиента.

— Вы уверены? — слегка дрожащим голосом промямлил усатый господин, зачем-то ощупывая шею — видимо, боялся, что уже успел превратиться в безголового всадника, а это все — посмертные бредни и начало загробной жизни.

— Если мне не быть уверенным в том, когда бритье закончилось — то кому же?

Пересилив себя, гость открыл глаза.

С точки зрения стороннего наблюдателя, на лице господина, все еще усатого, ничего не поменялось — каштановая растительность все так же топорщилась в обе стороны, как кошкин хвост после двух банок валерьянки. Но усатый господин, скажем честно, был большой педант — поэтому замечал появление даже одного лишнего волоска на своем лице, как дракон из старых сказок замечает пропажу хотя бы одной монеты из сокровищницы. А потому, пригладив идеально выбритый подбородок, клиент сказал:

— Ого.

Вышло не особо содержательно, но цирюльник все равно кивнул. На его лице с ярко выраженными скулами и челюстями, которыми не то что орехи, а алмазы можно было колоть, появилась улыбка.

— Честно, я от вас такого не ожидал, — принялся усатый господин. — Простите, но ваши руки…

— Руки делают, — парировал Алексис.

— А глаза боятся? — хмыкнул господин.

— Нет. Боялись бы — не делали.

Усач уже было открыл рот, ожидая другого ответа — но благоразумно промолчал, как-то растерявшись. Вместо этого, гость перевел тему — как часто делают в таких ситуациях, чтобы не показаться подловленным или глупым, хотя все и так уже все поняли.

— Вы слышали, что они привозят в город с последних раскопок? Привозят к нам?

— Я еще не читал свежих газет. Сами в курсе, был слегка занят…

— О! Тогда это будет моим вам бонусом к оплате, — ухмыльнулся господин. — Они нашли там что-то, что перевернет наше представление о мистериях и богах старого Египта!

— Опять, что ли? — цирюльник вытер бритву полотенцем.

— Не опять, а снова! — развел руками усатый господин. Алексис поморщился — он никогда не понимал смысла этой фразы. — По крайней мере, это все, что, пишут газетчики. А вы знаете, как они умеют писать!

— Так же как вы — говорить, — подумал крупногабаритный цирюльник и улыбнулся. Вслух же он сказал: — Конечно, это же их работа.

Потом они оба, почти одновременно, посмотрели в распахнутое окно — видимо, их привлек ворвавшийся внутрь медовый запах сирени, который колокольным звоном напевал о том, что на улице вовсю разыгралась весна, даря жизни новые краски. Хотя, вернее сказать, возвращая былые — затяжная зима пожирает уж слишком много буйства цветов, оставляя лишь белый, серый, черный и серебряный. А монохром в большом количестве опасен для здоровья.

За окном, вдалеке, за чередой ажурных тонких домов, дымом возносящихся кверху и блестевших в мерцании серебра; домов с цветным стеклами, сияющим жидкими оттенками, над всем возвышались два огромных искрящихся купола собора Вечного Осириса из изумрудного стекла, как два оазиса нависающие над городом.

— Прошу прощения, — вдруг проговорил усач, отвлекая цирюльника от видов города. — У вас не будет крема?

— Простите? — не сразу сообразил Алексис.

— Крема, — повторил господин, когда цирюльник повернулся к нему лицом. — По-моему, у меня на щеке небольшой порез.

Ерундовая царапина — да даже не царапина, а просто пшик — и вправду осталась на щеке гостя. На ней проступила капелька крови — малюсенькая, меньше и представить сложно. На свою голову, Оссмий эту капельку крови увидел.

И свалился в обморок.

Потому что Алексис Оссмий не переносил вида крови.

* * *

Алистер много спал.

Но сон был для него не полной наслаждения прихотью, а инструментом изучения, как микроскоп в руках ученого и сера на столе алхимика.

В глубокой дреме он всегда видел сны. Так и должно было случиться, ведь иначе ничего бы не вышло, все застлала бы черная безжизненная пелена временного, но небытия.

Потому что уснуть — все равно, что умереть.

* * *

Когда среди раскаленных песков Египта впервые начались раскопки, никто и подумать не мог, как тряхнет мир — его может быть и вовсе не тряхнуло бы, если бы Жан-Франсуа Шампольон, отец египтологии, не откопал --">