Антон Дмитриевич Емельянов , Сергей Анатольевич Савинов - Маска из другого мира

школьным английским в багаже. Но для понимания рисунков, которых тут было немало, к счастью, ничего особого и не требовалось.

— Что еще за вторая сцена? — пробормотал я себе под нос, разглядывая первую более–менее понятную картинку. — Может, это репетиционная? Кстати, очень похоже на комнату, где я нахожусь…

На иллюстрации был изображен зрительный зал, сцена, схематичный занавес и закулисье, площадью и формой идеально совпадавшее со сценой — действительно, прямо как у нас. При этом фигурки актеров присутствовали как перед зрителями, так и в скрытой комнате. Может, имеется в виду второй состав? Как вариант… Так, а что у нас здесь? Та же картина, только не план сверху, а объемная перспектива — и что–то мне подсказывает, что художник, нарисовавший это, был пьян или болен.

На сцене играли актеры, которым рукоплескали зрители, а в закулисье группа людей сражалась с чудовищем, похожим на гигантского ежа или дикобраза, позади которого темнела какая–то бесформенная клякса. Лица тех, кто был повернут к зрителю, скрывали маски. Причем, судя по всему, театральные — с характерными прорезями для глаз, угловатыми формами и ярко выраженными характерами. Вот только целой маски я ни у кого так и не увидел — каждая была словно расколотой.

Я задумался: что все это может значить? В тексте наверняка все доступно объясняется, но прочитать же я его не могу. А понять хочется. Почему люди дерутся с монстром, пока на сцене идет спектакль? Разве это не опасно? Или тут какая–то аллегория? И при чем здесь в таком случае маски? Кстати, та, что валяется сейчас на полу, очень похожа на одну из изображенных на таинственном рисунке. Случайность? С другой стороны, если присмотреться, это самая обычная маска для комедии дель арте. Протянув руку к куску папье–маше с прорезями для глаз, я поднял его и принялся внимательно рассматривать. Старая, но чистая, никакой грязи или тлена. Сделана хорошо, покрашена явно вручную и, как это говорят, с любовью. Что там рассказывал на истории театра Голованов? Про маски же целая лекция была…

Итак, попробуем вспомнить. Закрывает лишь верхнюю половину лица, темная, с длинным носом… Кажется, Бригелла. Нет, Труффальдино! Точно, он же Арлекин, Пасквино или Табарино. Спасибо, Степан Борисович, за ваши лекции! Вот уж не думал, что этот курс в театралке мне когда–нибудь пригодится, а тут на тебе — вывалилась старая маска, и я ее опознал. Правда, толку от этого никакого, практической пользы и вовсе ноль. Разве что Артемий Викторович решит поставить «Слугу двух господ» в новом сезоне, но главная роль при этом вряд ли достанется мне. И все же примерить на себя новое амплуа мне сейчас никто не мешает. Хотя бы из любопытства. В конце концов, не возвращаться же мне к уборке — нет, к такому я еще точно морально не готов!

— Паду ли я, стрелой пронзенный? — я вскочил, напялил маску на голову и, отставив руку, будто обводя невидимую публику, принялся декламировать. — Иль мимо пролетит она?

Я закружился по комнате, цитируя речи самых разных персонажей из абсолютно друг с другом не связанных пьес. Что делать — лишь бы только не работать!

— Сто тысяч! Сто тысяч только одних курьеров!

— Так не доставайся же ты никому!

— Мой дядя самых честных правил…

Когда я, раздухарившись, прочитал целиком отрывок из «Евгения Онегина», здание как будто тряхнуло. Решив, что мне показалось, я все же замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. В воздухе ощутимо запахло озоном, как во время грозы, уши словно бы заложило ватой, а глаза начало резать так, будто я с упоением чистил белый лук. Попытавшись снять маску и вытереть внезапно выступившие слезы, я с некоторым испугом обнаружил, что она прилипла к коже.

«Видимо, просто вспотел», — успокоил я себя и с силой дернул искусственное лицо, зашипев от боли.

Маска из папье–маше оторвалась и смялась в моих ладонях, но ее кусочек непостижимым образом так и остался на мне, неприятно оттянув кожу под правым глазом. И в этот же миг мое внимание переключилось на странное искажение пространства. Да–да, пожалуй, именно так это и можно было назвать: в середине комнаты бился пульсирующий комок, через который предметы виделись словно бы в кривом зеркале. А потом со звуком крошащегося стекла загадочный сгусток расширился, подавшись сразу в разные стороны и вытягиваясь. Испытывая одновременно леденящий ужас и исследовательский интерес, я потянулся к открывшемуся окошку, края которого напоминали битое --">