Анна Бессмертная - Благие намерения

со вторым, он не знал: в дроблёном рисе ему попалась раскисшая мышиная какашка. Он вопрошающе посмотрел на Леонида Васильевича, но тот взглядом дал понять, что хозяев обижать нельзя, и есть придётся. Собрав на краю тарелки все инородные вкрапления, он, давясь, съел гарнир и котлету и залпом запил всё это компотом, краем глаза отметив, что оставшиеся на дне разваренные сухофрукты были червивыми.

Когда закончился обед, а после него и раздача подарков, Леонида Васильевича с Ромой в качестве экскурсии провели по комнатам, и в одной из них директриса оставила Рому с его бывшими друзьями, чтобы они смогли как следует пообщаться. Но разговора не получилось. Как только ушли взрослые, в комнату впорхнули две девчушки, и одна из них с ходу ляпнула:

- Слышь, ты, а ты, видать, нехило присосался! Прикидик у тебя вон какой! Спинжах кожаный… А кроссы-то фирменные…

- Аха, - подхватила вторая. – И деньжата, небось, водятся. Слушай, а давай я тебе по-быстрому в сортире дам, а ты мне стольник заплатишь. А то с наших козликов баблом не разживёшься.

Ребята заржали, а первая, ухватив Рому за рукав, потащила его к двери, приговаривая:

- Не слушай её, пойдём со мной. Я тебе и дам, и отсосу за двести. Я хорошо умею…

Рома дёрнулся:

- Да отстань ты…

- Целка, что ли? Анжелка, отвянь от него. Не видишь, он – целка ещё. Ребята, дружбан-то ваш – целка! – И она истерично захохотала. Засмеялись и ребята. Красный лицом Рома выскочил из комнаты и быстрым шагом отправился на первый этаж искать деда.

Но на этом мучения не закончились. На обратном пути дед попросил шофёра свернуть в какой-то переулок, и через несколько минут они подъехали к одному из жалких четырёхэтажных домов, беспорядочно налепленных у железнодорожной развязки. Вокруг домов было убого, замусорено, в переполненных мусорных баках рылся довольно-таки молодой мужчина, а две неимоверно тощих собачонки сидели неподалёку и ждали, когда он уйдёт. Пахло прокисшим винегретом, дохлятиной и ещё чем-то невероятно безнадёжным.

- А это твой дом, Рома. Здесь ты жил с мамой, до того, как она погибла. Узнаешь места?

Вечером Роме стало плохо. Его рвало. Наталья суетилась, то разводя в литровой банке соду, то заваривая какие-то травы, Елена заставляла его пить содовый раствор и стояла у двери туалета, дожидаясь, когда он в очередной раз опорожнит желудок. Он облегчённо выходил, шёл к себе в комнату и ложился, надеясь, что теперь всё пройдёт, но перед глазами возникал то рис с мышиным помётом, то гнилые зубы Никиты, то белые головки прыщей Сашки, прущие из юношеского пушка, откуда-то появлялся запах прокисшего винегрета и дохлятины, и его опять начинало мутить, и он бежал в туалет, хотя желудок был уже пуст…

Ближе к полуночи Елена постучала в дверь к Леониду Васильевичу.

- Может быть, всё-таки вызвать неотложку? Отравление…

- Не надо, - жёстко перебил её свёкор. - С ним всё будет в порядке. Это он выблёвывает дурь.

Обессиленный, опустошённый Рома лежал в постели. От постельного белья едва уловимо пахло лавандой. Уютно светила настольная лампа, а в приоткрытую форточку дул слабый ветерок, и с улицы был слышен весёлый смех и треск петард. Дверь бесшумно отворилась, и в комнату въехала Маргаритка.

- Ну как ты? – тихо спросила она.

- Уже лучше.

- Тебе что-нибудь принести?

- Нет, спасибо. Посиди со мной.

- Хорошо, я посижу.

- Я давно хотел сказать тебе одну вещь.

- Какую?

- Маргоша, прости меня…

- За что, Рома? Ты ни в чём передо мной не виноват.

- Виноват. Понимаешь, я давно хотел поцеловать тебя, чтобы ты выздоровела. Но я боялся. Я боялся, что я тебя поцелую, и ничего не произойдёт. Я всё откладывал, откладывал, и вот ты обошлась без меня… А я себе этого никогда не прощу…

А Наталья стояла под дверью и шептала: «Господи всемилостивый и милосердный, прости ему эту ложь… Спаси и сохрани моих детей…»

--">