Андрей Николаевич Зоткин - Грязь. Сборник

впился в ее губы, крепко сжав ее талию; она замычала от удовольствия.

Она была богатой, скучающей и неверной женщиной, и в этом была ее добродетель: так она могла доставить удовольствие многим и не упрекать их ни за что; это был ее честный выбор перед Богом.

Когда они расцепились, она что-то промямлила, поправила прическу и выскользнула и его объятий в машину. Стальной конь в мгновение ока проскочил через пол проспекта и скрылся от нас.

– Как она тебе? – глумливо спросил мой товарищ.

Я с кривой ухмылкой посмотрел на него.

– Да-да, – сжав в кулак здоровую руку, ответил он. – Блядь, такая блядь, блядь, хорошая.

Дорога продолжалась.

Если мы видели дешевые машины с надписями типа «Используйте своих домашних животных как вторсырье», то понимали: это наши. Мы врывались в эти машины как варвары, а выходили оттуда с добрым словом и банкой пива в руках. А потом стояли на одном из множества мостов в этом городе, опершись на облезлую ограду, и беззаботно свистели, отпивая пенящийся напиток немецких богов. Под нами проплывали прогулочные корабли, и мы передразнивали экскурсоводов. Наверное, мы прожигали наши жизни, горели только, чтобы сгореть. Но никому до этого не было дела. Нам не было до этого дела. Нас привлекала свобода. Мы были непобедимы. А что другие люди? Смотря вокруг, казалось, что никаких других людей-то уже не было. Одни ряды врагов и им сочувствующих.

В одной из арок мой товарищ заметил важного человека и сказал:

– Пошли, покурим.

Мы зашли в стальную дверь с вырванными звонками и покореженным магнитным замком. Под желтой аркой с отвалившейся наполовину краской и штукатуркой стояло несколько парней, которые курили, девушка и человек со шрамом. Именно к человеку со шрамом обратился мой товарищ, пожимая ему руку:

– Здорово́, Клык.

– Не жалуюсь, – хмуро ответил новый собеседник.

– Какие сводки с полей?

Человек, названный Клыком, прищурил один глаз и ответил:

– А ты не в курсе?

– Был бы в курсе, не спрашивал бы. Так что расскажешь, как раз хотел покурить, вот и тебя послушаю заодно.

– Герман на днях скопытился, и в столице наших накрыли. По большей части не тех, кого надо. Их даже сообщниками не назовешь.

– Но сроки будут реальными.

– Мне насрать на них, – резко сказал человек со шрамом. – Главное, что все на месте остались, всё идет по плану. Ждем знака и начинаем, и гори всё синим пламенем.

– А что с Германом?

– Что, что, не слышал, что ли? – рявкнул Клык. – Накрылся наш головастый спидозник. Но это понятно, от него кости одни остались с натянутой кожей. Мы ему шепнули, что по его голову выехали, так он с места не шелохнулся. Врубил на полную свою любимую классику и потом, во время штурма квартиры, застрелился. Вот такая лебединая песня верхних этажей.

Я моментально непроизвольно дернулся: вспомнил тот пьяный вечер и темный двор-колодец с «Тангейзером» на верхнем этаже. Неужели это был он?

Герман… это же тот маленький, вечно хворающий человек с узкими плечами и толстой шеей. Герман… Когда-то он преподавал в университете. На чем же он специализировался? Хм… А не важно. Я отчётливо представлял, как в ту злополучную ночь, увидев из окна луну, он вяло дергает правой рукой, чтобы оголить часы на запястье. Большая стрелка на одиннадцати, маленькая на тринадцати или четырнадцати минутах. Не может сразу разобрать, зрение подводит. Время точное, пока всё хорошо. Луна из его окна будет видна следующие сорок минут, пройдет от одной части крыши дома напротив и зайдет за другую. К тому времени все окна погаснут, останется одно или два. Всего несколько человек, не спящих в эту ночь в этом дворе. По крайней мере, при свете. Он дотянулся рукой до магнитофона, стоящего на стуле с облезлой обивкой, и нажал на кнопку. Щёлк! Простой механизм закрутился и спустя несколько секунд… началось. Откинулся на кресле, сжал неприятные на ощупь подлокотники и глубоко вздохнул, смотря на гардину без штор. Его глаза наполнены усталостью и безразличием. Музыка играла, первая музыкальная тема – духовые, вторая – струнные, невидимое шествие, состоящее только из звука, записанного много лет назад, проходит мимо его, звук нарастает по мере их приближения, а потом удаляется, удаляется куда-то за спину. Нет, не в комнату и не в коридор и дальше к входной двери, а туда, в прошлое, в тот момент, когда этот звук был записан на пленку. Множество микрофонов, мотки пленки, сделанной химическим концерном где-нибудь в центральной --">