Михаил Альбертович Вильдт - Край

руках, может и по-другому пошло бы дело. Но в краю, где он жил, это давно стало неприличным , вроде как слабость. Частые революции медленно плавили людей, придавая им нужные качества. “Вежливые люди” – они-то с другой стороны совсем. Чужие. А настоящий революционер не дожен знать жалости.

Что будет, если он догонит странного старика, Серега не думал. Не вело его сейчас ничего, кроме ярости и внезапного бешенства.

Но чем быстрее бежал Серёга, тем быстрее скользил странный старик в плащ- палатке. Серёга не заметил, как дорожка кончилась, он бежал сквозь какие-то густые заросли кладбищенской сирени, ветки хлестали по щекам, тогда он начал закрывать лицо, теряя старика из виду.

Сиреньзакончилась внезапно, вдруг, местность вновь оказалась знакомой. Курган и разрушенное обстрелом кладбище. Только пропал куда-то грязно-зелёный КрАЗ и побратимы с миномётом.

Старик легко взлетел на вершину. А у Серёги внезапно потяжелели ноги. Он не хотел вверх, знал же, знал, что не надо… Какая-то сила вытащила его и бросила наземь.

Тут только заметил, что на старике уже и не плащ палатка, а белая бурка. За ним – черная, страшная своей вечной улыбкой “половецкая баба”, которая и не баба вовсе, а каменный истукан. Древняя фигура воина в доспехах, из черного, скользкого от летящих столетий, камня. И конь привязан тут же. Копытом бьёт землю. Злой. Боевой. Как ночь.

– Ты кто, дед? – спросил Серёга, задыхаясь и сотрясаемый своим сердцем, которое тяжёлым молотом било его изнутри.

– Какой я тебе дед, собака?– ласково ответил старик и сбросил с плеч бурку. В лунном свете заблестела польская, снятая с какого-то несчастного гусара, после боя, кираса. Малиновые шаровары из тяжёлого бархата, щёгольски заляпанные дёгтем, заправлены в сапоги из сафьяна. Лицо – вроде уже и не старик вовсе.

–Чую я, ты у ляхов учился? – спросил он с прищуром, и медленно потянул из ножен кривую, длинную, тяжёлую, сверкающую серебром, быструю, как смерть, турецкую саблю.

– Почему у ляхов? – глупо спросил Серёжа, зачарованно глядя на много раз битый пулями чужой шляхетский герб на кирасе.

– Бегаешь быстро, – со смехом сказал старик и положил саблю на плечо. – Ну, догнал ты меня. Дальше что?

–Ты как здесь? Кто ты здесь? – задавал глупые воросы Серёга, оглядываясь по сторонам, чувствуя,что допустил какую-то ошибку непоправимую.

–Живу я тут, – грустно ответил старик, который стал вдруг совсем не старик.

– И давно?

– С тех пор, как сына убил- безжалостно отчеканил слова воин в кирасе, – не пускают меня ни в рай, ни в ад. Так и живу на этом кургане. И всё спать не могу.

–За что ты его? – почти закричал Серёга, в голове которого вдруг, сквозь внезапный ужас и тоскливый страх собственной смерти, проступила смутная, невероятная догадка. -За что ты его?– закричал он снова, чувствуя, как слёзы градом, против всяких его желаний и чувств, хлынули по щекам.

– За то, что предал, из-за выгод быстрых и ради бабы смазливой и Родину, и брата своего, и всех нас, паскуда, – А любил я его, больше всех.

– Ты Тарас? – не веря своим словам крикнул Серёга, озвучивая то, в чём не оставалось уже ни капли сомнений.

Получилося клёкот вместо слов. Но его поняли.

–Для тебя, собака, пока ты живой ещё – я полковник Бульба. – ответил Тарас с презрением.

– Пане полковныку, я ж свій! – внезапно, потеряв себя от ужаса, перешёл на мову Серёга. – Я ж козак! Як всі мои побратими!

–Не там ти побратимів шукав, хлопче, – ответил Тарас, качая головой. – Не там…

И ударил наотмашь Тарас своей турецкой саблей, а Серёга закрыл свои глаза, чтобы хоть час свой последний достойно встретить. Боли он не почувствовал, а глаза открыл почти сразу.

Открыл от внезапного грохота, и уже не увидел полковника Бульбу а, увидел горящий КрАЗ, воронки и побратимов своих, лежащих где попало.

Потом оглох от взрыва, за несколько секунд перед уходом в вечность.

Он ещё успел увидеть, что Андрий лежал совсем рядом, растрепав свои белокурые волосы. Казалось, он спит, хорошим сном почти мальчишки, и уже не сердится на кого-то, не спорит с ним, а думает, наконец-то, о чём-то хорошем и спокойном.

В руке его, немыслимым образом, оказался военный билет с трезубцем.

Внезапной бурей начинался ливень, яростный, неуёмный, как всегда на юге. Порывом ветра военник вырвало из теплой ещё руки и он, пролетев под горящей сосной, упал, под просто стоявшим огромным, диким камнем, какие часто ставили теперь, вместо разбитых --">