Константин Юрьевич Бояндин - Этап

уху, поворачивая руль влево.

И тут, по встречке, прямо в лоб такси вылетел джип. Торопливый, из тех, что думает — раз он на машине, которая стоит вдесятеро встречной, то встречная его пропустит.

Не отвлекись водитель на разговор, вывернул бы просто на тротуар, там никого не было. Ну, шаркнул бы о джип дверцей, и всё на этом. Но водитель резко крутанул руль вправо, и Николаев заметил резво несущийся навстречу «КамАЗ».

Две мысли успело мелькнуть, первая: зря не пристегнулся; и вторая: ну, и чем бы это помогло? Потом была яркая вспышка — и больше ничего.

* * *

Николаев очнулся внезапно. Понял, что всё ещё сидит в машине, в том самом такси, и что водителя нет — левое сиденье свободно, ключ в замке зажигания. Точно, та машина: брелок тот же самый. Удрал, сволочь. Ну и правильно, что удрал, сейчас бы врезал гаду промеж глаз, не задумываясь. А мобильник засунул бы ему в…

Стоп. Николаев помотал головой. Бластер валяется на полу, прямо перед ним — ну да, держал в руке, аккурат перед тем, как врезались в тот грузовик. И портфель там же валяется. Ничего не понимаю, подумал он, я же в стекло вылетел, насквозь. Лобового стекла нет, а сам я тут, на сиденье. Что за чушь? Кто-то посадил обратно, да так и оставил?

Дверца не желала открываться. Пришлось толкнуть изо всех сил, чтобы она подалась и с жутким скрипом отворилась. Повезло, что вообще отворилась, не то лезть на капот по битому стеклу.

Николаев не сразу понял: что-то совсем не так. Категорически не так. И только когда отошёл от смятой машины — понял.

Лето. Кругом лето — сосновый бор за спиной, трава-мурава под ногами. Птицы поют, солнце печёт. Лето. И сам он не в пуховике, а в лёгкой рубашке. В рубашке, берете и летних брюках. И сандалиях. По сезону, в общем, одет.

А разбитая машина стоит на обочине у перекрёстка. И никому нет дела. Это в порядке вещей?

— Что за чёрт? — услышал Николаев свой голос. Полез в карман за мобильником — нет там мобильника. Заглянул в салон, увидел пластмассовое крошево и прочие останки телефона на полу, и понял: искать нет смысла. Что вообще происходит? Куда делось полгода? На дворе июль, по всему видно.

Ещё через пять минут он узнал и перекрёсток: совсем в другой части города. И почему смятую машину приволокли именно сюда? Почему он в ней оказался? Мимо ехали машины, через дорогу шли пешеходы — на него, Николаева, никто не обращал внимания. Словно всё в порядке. Может, для них оно и есть всё в порядке?

— Ладно. — Николаев снова услышал свой голос. — Пошли домой. — А куда ещё прикажете идти? Там хоть отсидеться можно, и расспросить — отчего всё вокруг так, да что случилось под Новый Год. Если бы не бластер — тот самый, и не портфель — тот самый, — Николаев легко бы согласился с мыслью, что это он напился так, что полгода выпало из памяти. Есть такой грех: стоит лишнего принять, как память отшибает. Удобно, конечно, но и неприятно одновременно. Это ж сколько надо было выпить, чтобы отшибло полгода?

Дом — во-о-он там. Десять минут ходьбы быстрым шагом. Ну, пятнадцать, сейчас, с поправкой на мутность в голове. Николаев чуть не попал под машину — зазевался у светофора, но мощный клаксон привёл его в чувство окончательно. Так и побрёл к себе.

…Уже на углу, у магазина, супермаркета, где старушки бойко торговали летними «колониальными товарами» — овощами, приправами, фруктами да цветами — он услышал музыку. Играли на аккордеоне, душевно и трогательно. «На сопках Маньчжурии», узнал Николаев. отец очень любил эту музыку, да и сам Николаев тоже. Он обошёл угол здания и увидел — колоритный старик-фронтовик — весь морщинистый, что твоя печёная картошка, в военной форме, очень бодрый и крепкий — сидел среди бабушек, положив видавшую виды кепку на колени, и играл, добродушно улыбаясь всем. Удивительно, но в кепке не было ни монеты — а ведь играет мастерски! Рядом со стариком, прислонившись к стене магазина, отдыхала его трость.

— Нет, сынок, — неожиданно возразил старик, не прерывая музыки, когда Николаев наклонился, чтобы положить в кепку купюру. — Для души играю. Не нужно. Лучше сигаретой угости, — подмигнул он и Николаев, отчасти растерявшись, угостил. И огоньку поднёс. Старик так и играл, пальцы бодро бегали по клавишам и кнопкам, музыка лилась и лилась — к явному удовольствию всех, кто вокруг. Старик кивком поблагодарил, пыхнул дымком и исполнил завершающие такты.

— Что ещё сыграть, дамы? — осведомился он у бабушек вокруг.

--">