Татьяна Викторовна Тихонова - Пешеход (СИ)

телепал и по макушке меня иногда клювом щипал. Злился, что идти приходится.

  - Ничего, вот сейчас квартиру найдём, и я тебя погулять во двор выведу, там и полетаешь, - говорил я, читая объявления на каждой афишной тумбе.

  Но ничего не попадалось с оплатой в следующем месяце, а сейчас денег у меня не было.

  Так мы прошли два квартала, миновали перекрёсток, и тут нас чуть не снесла тройка Луковицкого сына. Экипаж пронёсся, лебеди красавцы в небо рвались, да только кто ж их отпустит. Мой Веня шею вытянул, крылья расправил, за ними пошёл... Смотрю, а он с той, что пониже всех в тройке шла, с серой шейкой, глаз не сводит...

  И тут велосипед у меня из рук выдернули. Вместе с чемоданом и книгами, на велике притороченными...

  Оборачиваюсь, а двое мальчишек в разные стороны прыснули. Один на велик сел и погнал, другой, с чемоданом, между домами нырнул. На велике-то совсем мальчишка. Босой и вихрастый. Он оглянулся, показал язык и припустил ещё быстрее. Я рванул за мальчишкой:

  - Цепь... Цепь там слабая, порвётся, свалишься! Не гони....

  Оглядываюсь, вижу, что Веня мой на взлёт пошёл, за серой шейкой, значит, погнал. Беда...

  Плюнул я на велосипед с чемоданом, и за Веней.

  За мной бросились, потекли по пыли змеи бродячие, шипели и дёргали головами, а я за Веню переживал. Он гордо реял на бреющем, а лебедица-то эта возьми и потянись к нему. Луковицкий заругался и как огрел Веню плетью. Смяло лебедя моего, рухнул он как подкошенный.

  - Ты чего ж творишь, гад! - крикнул я.

  Уже в паре шагов был, а экипаж за угол свернул. Не догнать! Не едет, летит тройка. Да и Веня как раз крылом дрыгнул.

  - Ты мой хороший, живой, - прошептал я, - подожди..

  Подтянул его к себе, поднял на руки, а он здоровенный, крылья свисли, по земле волочатся. Иду, плечи ломит, слёзы градом сыпятся. Уткнусь в Веню, в перья его, опять иду. Сам не знаю, куда иду, в городе все дороги ведут на Набережную. А в Сиреневом переулке, что рукой подать от пристани, живет Маша, Мария Ильинична Корнеева.

  Конечно, я мог бы отправиться на Сиреневую улицу. Но посреди ночи? Маша Корнеева жила с матушкой и старым попугаем во флигеле. Матушка отправляла дочь за вишней, или малиной, или клубникой к дачникам. И варила варенья в медном тазу. А варенья продавала на базаре их нянюшка. Тем и жили. Да ещё пенсией, оставшейся от мужа, доктора Корнеева. Нет уж. Хоть и трещала голова, и я плохо соображал, и Веня постанывал от боли, или посвистывал, или делал что-то очень похожее, но к Корнеевым я не пошёл. Это же страшно подумать, сколько вопросов вызовет мое появление у Маши. А у ее матушки?! К свадьбе примется готовиться, не меньше. А мне не до того, какая свадьба... у меня даже курицы завалящей нет, чтобы от крыльев избавиться. От них все беды, вот и Веня... а как шёл на бреющем, по-над мостовой!

  Можно бы пойти к Ваньке Куролесову, но тут я опять про курицу подумал, и к Куролесову тоже не пошёл.

  Так и добрались мы с Веней до берега уже по сумеркам. У реки хорошо, тихо, лишь волна на берег иногда набежит. Да и не волна, так, рябь от ветра вечернего. Положил я Веню на песок, давай шалаш восстанавливать. Старый шалаш, только мы про него и знали. Здесь всегда была наша нора. Вообще ее Куролесов так назвал и забыл давно уж, да и я забыл, а сегодня ноги сами привели. Мальчишками часто сюда убегали, рыбу ловили, змей с нами один все увязывался, Бубликом звали. Свернётся колечко на колечко, а мы карабкаемся, крепость наша была... Вот я дурак! Тут же у нас тайник был! Я принялся рыть песок, перекладывать коряги... промерил весь пляжик на четвереньках, вставал и стоял, закрыв глаза. О! Под теми кустами... бросился, а кустов нет. Дерево поваленное. Всё равно там и оказался тайник. Три серебряных, один золотой, пять грошей... Три серебряных, один золотой, пять грошей...

  Я зажал их в ладони, свернулся рядом с Веней и затих, слушая шум реки, шорох перьев Вени. Не мог уснуть. Ночью ни один лекарь ездовую птицу лечить не будет. Нет, не будет. Утром пойду. Три серебряных, один золотой, пять грошей. В самый раз, чтобы

--">