Андрей Готлибович Шопперт - Колхозное строительство 4

неприятное лицо у человека. Гордится своей должностью попкаря? Так и представил себе Солженицын, сидит этот, и, высунув язык, вечером журнал заполняет. Отчёт пишет. Всё спокойно во вверенном блоке. Попишет и представит себя хозяином гарема. Юнец прыщавый.

Лязгнул засов. Дверь открылась.

— Проходим. Подъём в шесть.

Дверь закрылась и снова лязг засова. Он привык уже. Десятки допросов в тюрьме. Десятки «походов» в санчасть. Его не били. Палачи не били. Немного в первые дни сами заключённые. Ещё бы такая статья. Он кричал, что он не виновен. Что это всё происки сталинских палачей. За Сталина побили отдельно. Нравится уркам кровавый тиран. Что-то кололи в вену. Сажали в одиночку, и привязывали к шконке, и включали прибор непонятный. И начинала раскалываться голова, и хотелось убежать, и зарыться в землю. Чтобы не слышать. Чтобы не чувствовать. Он терял сознание. Приходил палач в белом халате и снова делал укол. Потом допросы. И всегда включена телекамера. И крутится катушка на магнитофоне. Солженицын сломался на второй неделе. Подписал ложь про изнасилование. Думал, всё, отстанут. Дудки. Только усилили пытки, только больше уколов. Майор красноносый сказал: «Будет суд, если на суде он всё подтвердит, то вот тогда всё и закончится». Подтвердил. Почти не помнил суд. Как в тумане. Розовом тумане. Почти каждый день носом стала идти кровь.

И, правда, после суда истязания закончились. Загрузили в воронок и привезли не в Бутырку, а куда-то далеко. Часов десять машина ехала. Лагерь. Цифры на двери. Не поймёшь где. Снег уже лежит. На север, наверное, везли. Хотя, может и в Москве уже снег.

В карцере, как и «предупреждал» опер пухлощёкий, прохладно. Явно отрицательная температура. Вон, в параше лёд. Александр Исаевич с тоской глянул на дверь. Не будет отсюда выхода. Сдохнет. Не в карцере замёрзнет, так заключённые забьют. Опустят ещё. Сволочи.

Все заготовки к роману «Архипелаг Гулаг» изъяли. И дома, и в деревне. Остались отдельные главы на руках у помощников добровольных. Ну, оставались. Под пытками всех вспомнил и сдал. И они сейчас без сомнения арестованы. И чёрт бы с ними. Сами вызвались помогать. И не увидит их больше никогда. И никого не увидит.

Странно, шнурки из ботинок не вынули. Не боятся, что повесится писатель. Кишка тонка! Тонка? Солженицын вынул шнурок, потом второй, связал их, сделал петлю и закрепил конец за решётку окна, забранного шторками железными.

Навалилась паника. Хрен вам, он сможет. Сунул голову, спрыгнул со шконки. Боль дикая. И желание вздохнуть, и тоннель.

Правда ведь, есть бог и вот путь к нему.

Очнулся. Сняли скоты. Подсматривали. Ощущения странные. Ничего не болит. Только мысли путаются и такое чувство, что маленьким стал. Подёргал ногами, пошевелил усам. Что это. Ещё сильнее мысли путаются. Зеркало? Где найти зеркало? Вот в углу. Да уже и не надо. Рассмотрел себя. Этого не может быть. Шесть ног. Длиннющие усики. Таракан. Он — таракан.

Глава 1

Странная закономерность. Учительница литературы всегда вызывала отца Серёжи в школу не после плохих оценок, а перед хорошими.

Учительница геометрии никогда не попадёт в рай, потому что она чертила.

— Петя, скажи мне, на кой ляд? Писал бы песни, книжки. И так дома не бываешь, а теперь вообще пропадёшь. Смотрела вчера, как ты очередную дырочку в ремне ковыряешь и слёзы на глаза наворачиваются. Не похудел, а истощал. А дальше что? — жена Лия поставила перед Тишковым тарелку красивую, краснотурьинскую, с видом маяка и пенного растревоженного моря. В тарелке был её обычный жиденький суп.

Гадство-то какое. Не суп. Хотя и он. Нужно организовать по телевизору кулинарные передачи. Стоп. Какой телевизор? Баста карапузики — кончились арбузики! Картошки нужно больше выращивать, чтобы в супе ложка стояла. А её сгноят. Обязательно.

— Пойдём завтра в Большой.

— На балет? — Лия поморщилась.

— Ну, на балет тоже. Я имел в виду, в мастерскую к Дольче. А то ведь отлучат и отберут. Тебе пару платьев закажем. Мне костюм новый и из защитной ткани пару штанов и куртку, к колхозам незаметно подкрадываться, чтобы траву не успели в зелёный цвет покрасить. Девочкам чего. Что там Таня помирилась с учительницей русского?

— Может, отпуск возьмёшь, да сам хоть раз в школу сходишь. Эти две дурочки обе удила закусили. Опять и Маша, и Таня с двойками по литературе пришли. Вика-Маша ржёт, как пони, а Таня глазами сверкает.

— А чего они — --">