Владимир Гуга - Девочка из старого чемодана

ли не шепотом:

— И в пионерском лагере я никогда не работала. Я, вообще, в те годы жила в другой части света. Отсюда — неделя на поезде. И зовут меня не Марина, а Таня.

Лее

Я возвращался из школы с портфелем полным двоек. Передо мной плыла стройная женщина в обтягивающих джинсах. Она двигалась, едва касаясь высоченным каблуками асфальта. Завороженный ее формами, я семенил за этим чудом, словно мопс на поводке. Формы играли, я млел, чувствуя, что буду плестись за ней, покуда хватит времени и сил. Так и шел, не в состоянии оторвать глаз от фантастического явления.

Ко мне подскочили два обалдуя-одноклассника:

— Пойдем, — сказали они, — на тарзанке кататься.

— Нет, — ответил я, — Какая тарзанка? Не могу. Мне надо уроки делать. Отстаньте! Я домой спешу!

Пока я от них отбивался, моя тёлка в джинсах критически удалилась. Она фактически исчезла. Но я все же её не потерял из виду. Небольшая пробежка и, вот, затянутая дефицитными джинсами тайна снова заулыбалась мне.

— Алё! — услышал я строгий голос своего дедушки, — ты куда намылился? Уроки сделал? Что с тобой? Ты вроде как не в себе. Уж не принимаешь ли ты наркотики?

— Подожди, дед! — грубо ответил я, — тут такое дело… Я скоро приду домой. Хочу погулять чутка. Мне воздух нужен. Врач прописал побольше гулять.

Я догнал незнакомку в джинсах. Но вот незадача: меня опять попытались отвлечь от объекта наблюдений какой-то ерундой. Так, периодически сбиваясь с курса, я плелся за божеством в джинсах «Лее», невесть сколько времени. А может быть, она плыла вовсе не в «Лее», а в «Рифле». Или в «Монтане»… Да, скорее всего, в «Монтане».

Пока я ее преследовал, вокруг промелькнуло дикое количество событий — страшных и радостных, весёлых и грустных, счастливых и печальных. Картина сменялась картиной, одни лица уступали место другим, а я все брёл, брёл, брёл…

И вот сегодня я обнаружил, что начал слегка отставать от стройной тёлки в «Лее». И как только я это осознал, откуда ни возьмись, рядом появился незнакомый подросток — наглый, энергичный, рыжий перец с татуировкой на шее.

— Вам плохо, дедушка? — спросил он. — Давайте я помогу вам до лавочки дойти. Вы устали, наверно?

— Спасибо, дорогой, не надо, — ответил я. — Всё нормально.

— Да нет, я вижу, что вы очень устали… Садитесь, пожалуйста. Вам нужен покой.

И этот наглец силком вытолкнул меня с дорожки, вдавил в парковую лавочку и вставил в трясущуюся жмень рукоять моей клюки.

— Вот так, вот и хорошо, вот и супер. Вы тут сидите и не нервничайте…

Парень уставился на стремительно удаляющуюся женщину в джинсах.

— Вот это чикса! Охренеть! Ну вы тут, дедуля, отдыхайте, а мне пора. Дела, дела!

Он бросился преследовать мою путеводную звезду. Правда, догнать её пацан почему-то не мог. Или не хотел.

— Не смей называть её чиксой, подонок! — крикнул я ему вслед.

Но вместо слов из моего горла вырвался глухой кашель. Мечта в джинсах и молодой мерзавец скрылись за горизонтом, а рядом со мной на лавочку присела сдобная бабушка и добродетельно поднесла ко мне пухлую ладошку с таблеточкой валидола.

Какая-то ерунда получается…

Павел Сергеевич серьезно заболел… А если говорить начистоту, заболел тяжело, безнадежно, люто. Неприятное, конечно, событие, но для его почтенного возраста — вполне естественное. Как бы цинично это ни звучало. Внучка Катя, глядя на умирающего деда, подумала, что он и его недавно появившийся на свет правнук Павлик, почти ничем не отличаются. Оба — беспомощны, беззащитны, некоммуникабельны; оба требуют постоянного присмотра, ухода, заботы. Только если забота о Павлике вызывает у всех улыбчивое умиление, то хлопоты вокруг Павла Сергеевича сопровождаются суровыми мыслями о долге. И если рядом с Павликом домашние могли крутиться с утра до вечера, то около старика, лежащего, кстати, за стеной детской комнаты, находились исключительно по необходимости.

В больнице Павлу Сергеевичу вначале чуток полегчало, а потом стало гораздо, гораздо хуже. В итоге его перевели в реанимационное отделение и подключили к разным жизнеобеспечивающим аппаратам.

— Делаем все, что в наших силах, — привычно развел руками врач, беседуя с Катей и другими родственниками Павла Сергеевича. — Однако, готовьтесь. Сами понимаете — возраст. Восемьдесят один годик — это не шутка. Рано или поздно человеческий организм выходит из строя окончательно. --">