Ида Мартин - Всё зелёное

В итоге одна дотянулась до ушей волка и сорвала маску.

Перед ними предстал взмокший, разрумянившийся и симпатичный, как никогда, Лёха. Синие глаза сияли. Щёки пылали. Длинный зарубцевавшийся шрам на левой щеке покраснел и придавал его смазливой физиономии оттенок брутальности.

Девчонки оторопели и смутились. Вредное, хулиганское выражение на их лицах сменилось кокетливыми улыбочками.

— Отдай, — Лёха протянул руку.

Девчонка с маской в руке отмерла и попятилась.

— Это ты свой шрам под ней прячешь?

— Это чтобы ты не ослепла от моей красоты. Быстро отдала!

— Неа.

Лёха рывком привстал. Девчонки шарахнулись назад, и та, что с маской, перекинула её своей подруге.

— Вы чё, оборзели?

Лёха вскочил и кинулся за ними по проходу. Послышался радостный визг и шум.

Мы с Кроликом поднялись посмотреть. Народ в вагоне со смехом наблюдал за происходящим.

Одна из бывших Лёхиных подружек с обиды написала на него заявление в полицию, обвинив в домогательстве, и хотя потом очень быстро заявление это забрала, потому что оно было липовое, Лёху всё равно долго песочили, угрожали статьёй и запретили приближаться к несовершеннолетним девушкам в принципе.

Он загнал одну из них на сиденье, навис и уже собирался отнять маску, как вдруг, резко отшатнувшись, крикнул нам:

— Заберите у неё маску. Мне нельзя, а то посадят.

— Давай, я, — отозвался Амелин так, словно кроме нас вокруг никого не было. — У меня справка из психдиспансера, мне ничего не будет.

В вагоне повисла тишина. Смех прекратился. Опасаясь, что Амелин подойдёт к ней, девчонка сама протянула Лёхе маску.

Больше до Москвы нас никто не беспокоил.

Пока мы шли до электрички, пока ехали на ней, мне казалось, что самое главное — вернуться домой, и тогда всё будет хорошо. Но уже в метро в битком набитом вагоне на Кольцевой, я вдруг осознала, что после трёх недель вместе в деревне, после всего, что там произошло, пара районов между нами теперь превратятся в огромное расстояние.

— Ты чего? — Амелин заглянул в лицо. — Тебе больно? На ногу кто-то наступил?

Он поискал глазами возможного обидчика.

Мои руки за его спиной ещё крепче сжались в замок.

— Давай зайдём, где-нибудь поедим?

— А как же спать?

— Может, не будем спать?

— Как, вообще?

— Ну, пока что.

— А что будем делать?

— Погуляем.

— После бессонной ночи, пяти километров пёхом и электрички? Да и мышцы болят, — он распрямил плечи, потягиваясь. — Особенно под рёбрами.

— Может, тебе к врачу?

— Да нет. Два-три дня отлежусь и всё. Это же просто растяжение.

— А поехали сразу к тебе?

— У меня там соседи. Забыла?

— Они соседи по квартире, а не по комнате.

— Думаешь, Артём стучится? Это же его квартира. Я там просто сплю. Я тебе говорил.

Но я знала, что Артём уехал и в квартире никого не было.

— Всё ясно.

— Можешь прямо сказать, что тебя беспокоит?

Такой серьёзный, участливый взгляд чёрных, как бездонный колодец, глаз.

Когда не требовалось, Амелин понимал всё без слов, а теперь тупил, как умственно отсталый.

— Ничего.

— Хорошо. А то мне показалось, что ты расстроена.

На нашей ветке я так крепко заснула, что, когда он меня разбудил и вывел из вагона, долго не могла сообразить, что происходит и как мы там оказались. Ушла, даже с Лёхой не попрощалась.

— Мы хотели поесть, — вспомнила я уже возле своего дома.

— Ты на ногах еле держишься.

— Почему ты за меня это решил?

— Потому что ты спала.

— Всё, пока, — я отобрала у него свой рюкзак. — Спасибо, что проводил, несмотря на дикую боль от растяжения. Давай. Увидимся как-нибудь.

— Тоня, ты мне точно не хочешь ничего сказать?

— Что сказать?

— Почему ты злишься и что тебя беспокоит.

— Знаешь, Амелин, я так устала о чём-то беспокоиться, что уже ничего не хочу.

— Просто скажи как есть. Прямо.

Он вопросительно ждал.

— Раз уж мы договорились говорить всё честно и ничего не скрывать, то сейчас самое время.

— Не понимаю, о чём ты.

Теперь это был вопрос принципа. Если для него не важно было оставаться вместе, то и я навязываться не собиралась.

— Точно?

Я прикусила губу.

— Тогда я пошёл.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга.