Александр Иванович Машков (Baboon) - Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая.

фельдшер, - Я никогда не ошибаюсь! Учитесь, пока я жив!

А я подумал, что жить ему осталось немного. Несмотря на его невеликие лета, он уже был законченным алкоголиком, впрочем, как и все, кто служил здесь. А служили здесь, чем-то провинившиеся, солдаты-срочники, которым грозил дисбат за издевательства над молодыми солдатами. Десять здоровенных лбов от девятнадцати до двадцати двух лет, и восемь узбеков, которые должны были стоять на вышках. Колючки не было, вернее, была, порванная. Куда бежать? Глинистая пустыня кругом! Земля, растрескавшаяся под белым солнцем. Так называемые такыры.

На многие километры вокруг не было колодцев, на уборку хлопка нас возили в закрытых тентированных грузовиках, под охраной, один узбек с автоматом, трое с дротиковыми ружьями. Дротики с нервно - паралитическим ядом. Не смертельным, но очень болючим, лучше пуля.

Ещё собаки… Но о собаках отдельный разговор, с некоторых пор я по-другому отношусь к этим друзьям человека, откусившим мне небольшие кусочки с ягодиц и других частей ног.

- Смотрите! – Генрих театрально взял в руку ланцет, велел приподнять пациенту больную ногу и красиво сделал надрез.

- Вот, видите, зачем я так сделал? Может, Санька, тебе самому придётся это делать… Снизу надо оставлять кусок кожи, чтобы потом зашить рану. Лучше кусок вырезать больше, лишнее потом отрежем, - фельдшер освободил лоскут кожи от худенькой икры. Я бросил взгляд на лицо Мотьки. Без сознания? Режут, а он спит!

- Теперь берём ножовку, и пилим… - Генрих хладнокровно начал отпиливать кость ниже колена.

Мне стало дурно, а Мотька очнулся.

- Держите, уё…ки! – крикнул фельдшер, не прерывая работы. Мы схватили вырывающего и вопящего Мотю, пока он снова не потерял сознания, удерживали, чтобы не дёргался.

Отмершая часть ноги отвалилась, фельдшер бросил её в ведро, вытер пот со лба и снова приложился к бутыли, потом полил самогоном обрубок, взял иглу и начал пришивать висящий лоскут кожи к ране. Пришил в натяг, лишнее отрезал кривыми ножницами.

- Ну, вот и всё. Сожгите эту гадость, а пока помогите перенести пациента на кровать.

- Мне неудобно, - напомнил я о гире.

- Тогда отнеси отходы, выброси в костёр. Собакам не давай, потравятся.

Ничего, Мотя, вон, скачет на одной ноге, с костылём. Рядом неизменный Зяма. Я даже позавидовал, что они такие друзья. У меня здесь такой же. Был. Сейчас он с плёткой ходит, надсмотрщик. Колей зовут.

Люто ненавидит меня, лупит, пока не оттащат. Даже Райхель, здешний начальник, удивляется:

- За что же ты его так ненавидишь?

Есть за что. За то, что он сломался, а я – нет.

Как я здесь оказался? Да так же, как и остальные: по решению суда. Правда, суд назначил мне другое наказание, чувствуется рука братца. Не сразу, но я понял, что братец хочет сломать меня, чтобы я попросил его избавить от мук. Ещё в СИЗО мне передали клочок бумаги с номером телефона, и несколькими словами: «Будет плохо, звони, помогу. Брат».

Ещё не звонил, надеюсь, не позвоню. Надо терпеть, хотя, боюсь, живыми нас отсюда не выпустят, чтобы не смущали народ тем, что у нас в стране есть такие исправительные учреждения.

Ребята, кто выдержал, не сдался, подобрались неплохие, дружные. Кто за что попал, не принято спрашивать, потому что все здесь «ни за что», по ложному обвинению. На меня вон, навесили шесть трупов, и ничего. Могли бы больше, но не стали, а то другим не достанется.

А попался, как все, по-глупому. Стоило немного расслабиться, и успокоиться, сразу попался.

***

Это лето было самым чудесным, из всех, что я видел. Лёгкое, и беззаботное, оно снова превратило меня в маленького девятилетнего мальчика. Всё, что со мной происходило до этого, казалось чем-то нереальным, будто я попал в третью жизнь, настоящую, с нормальным добрым детством.

Начиная с утра, когда, открыв глаза, видишь безоблачное небо, заканчивая тёплым вечером, когда, после ужина, где собиралась вся многочисленная семья, мы расходились по своим кроватям, спать.

Котята облюбовали мою кровать, редко они ложились у себя, и то, утром я находил их у себя под боком.

Виктор получил небольшие каникулы, немного повозился с нами, и ушёл к друзьям, Вова сдавал ещё экзамены, после которых ему светил колхоз, убирать картошку, а нас, мелких, кроме пляжа, беготни и удовольствий, ещё ждал покос, где мы сгребали высохшее сено.

Сейчас всё это вспоминается, как один, наполненный радостью, --">