Михаил Геннадьевич Кликин - Консервы

Кузьмич встречает меня недобро, смотрит с подозрением, осторожно. Я показываю ему аптекарскую банку с водкой, громыхаю сложенными в карман консервами. Он молча сторонится, пропускает меня в каморку.

Садимся.

Опять Кузьмич достает огурцы. Поразмыслив, пожавшись, вынимает из ящика солёное, чуть подкопченное сало.

Так ни слова ни говоря, открываем консервы, режем хлеб и прочий харч, разливаем по кружкам водку. Смотрим друг на друга. Чокаемся. Пьем.

— После первой не закусываю, — говорит вдруг Кузьмич и лыбится.

Я его не поддерживаю: беру прозрачный ломтик сала, кладу на тонкий кусок хлеба, сверху огурчиком накрываю. Щурюсь — эх, хорошо!

— Поговорить пришел? — спрашивает Кузьмич.

Киваю. Начинаю издалека:

— Я тут, пока лежал, с доктором своим поприятельствовал. Хороший человек, безотказный.

— Ну? — говорит Кузьмич.

— Навел у него справки. Насчет Шаламова, Юрки Тракториста и Димки Крылова.

— Ага, — кивает Кузьмич.

— Доктор говорит, такие к ним не поступали.

Я жду, что скажет Кузьмич. Он молчит, разливает водку. Его руки обожжены — так же, как и мои.

— Шаламов, Крылов и Прохоров поступили к соседям, — говорю я. — Через два дня после нашего боя. Все трое как бы с контузией. И как бы с потерей памяти. Отлежались два дня и были зачислены в строй.

— Интересно, как доктор это узнал, — бормочет Кузьмич.

— Это они? — спрашиваю я.

— А кто же еще.

— Клоуны?

— Клоны, — поправляет меня Кузьмич. — Только ты их больше не увидишь. А если бы даже и увидел, то они все равно тебя не вспомнят. Они сейчас всё заново начали. На новом месте.

Мы осушаем кружки. Кузьмич долго и вкусно закусывает, урчит аж, словно кот. Потом встает, выглядывает из каморки, запирает дверь. Включает свою аппаратуру, крутит вареньер, настраивается на какую-то негромкую музыку.

— Депеш мод? — спрашиваю я.

— Энигма.

Разливаем по третьей. Ждем, греем кружки в руках, сало посасываем, наслаждаемся уютом.

— Значит, поверил, — говорит Кузьмич. — Никому, надеюсь, не рассказывал?

— Нет. Нельзя, наверное.

— Нельзя. Нас таких человек пять по всему Полигону. Теперь вот шесть… Дурак я, что проболтался.

Музыка кончается. Веселый мужской голос начинает что-то говорить. Я невольно прислушиваюсь:

«… но нужен ли нам этот праздник? Что мы празднуем девятого мая? Победу? И чью же?..»

— О чем это он? — спрашиваю у помрачневшего Кузьмича.

Кузьмич встает, выключает радиостанцию. Не отвечает — не хочет, видимо, говорить на эту тему.

— Это ведь оттуда музыка? — спрашиваю. — Снаружи? С большой земли?

Он кивает:

— Да. Мы научились перестраивать радиостанции, чтобы принимать внешние сигналы.

— Вот, значит, что в том ящике было.

— То, да не то, — говорит Кузьмич. — Это мне американец посылочку переслал. Чтобы я одну новую штуковину собрал.

Он снимает промасленную мешковину с какого-то электронного устройства, похожего на осциллограф. Включает его, дает ему прогреться. Зовет меня:

— Садись ближе.

Я пересаживаюсь, смотрю в зеленовато-серый экран. Кузьмич возится с подвывающим прибором, крутит ручки, бормочет что-то про сбивающиеся настройки, плохую антенну и неустойчивый сигнал.

— И что будет дальше, Кузьмич? — спрашиваю я.

— Сейчас настрою, увидишь.

— Да я не про осциллограф твой… Что с нами всеми будет?..

На экране что-то происходит. Я вглядываюсь в светящиеся линии, угадываю очертания человеческого лица, чуть отодвигаюсь, чтобы лучше видеть.

— Враг пришел, — бормочет занятый Кузьмич. — Но эти дураки еще ничего не поняли. Так что скоро всё кончится. Полигон свою задачу выполнил.

— Что ты там бормочешь? — сказать честно, меня больше занимает живая картинка на экране осциллографа, чем слова Кузьмича.

— Да ты сам послушай…

Изображение на экране делается чётче — теперь можно даже буквы прочитать, закрепленные на стене позади человека: «Новости». Из треска и гула выделяется голос:

«…сведения о необычных летающих объектах поступили так же из Владивостока. Имеющейся информации пока недостаточно, чтобы делать какие-то выводы. Но местные жители связывают пожары и взрывы на военных складах с полетами светящихся шаров. Кто-то даже говорит о похищении людей…»

— Кончается твой срок, Зощенко, — говорит Кузьмич.