Юрий Александрович Погуляй - Марат и звезды

ладошками невидимый барьер и беззвучно кричал, плача от страха и непонимания. По раскрасневшемуся пухлому личику текли слезы, мальчик смотрел на маму. Мама смотрела на сына.

Сфера сжималась, и ребенок пока еще не чувствовал боли. Не догадывался что его, кроху, не знающую об этом мире почти ничего, кроме любящих рук, скоро начнет растирать в кровавую кашу неведомая сила. Темный Марат захлебнулся от восторга. Его разумная половина билась в истерике и требовала бежать немедленно. Просила не делать того, что задумал смертоносный собрат. Даже ей происходящее казалось диким, ненормальным.

Но власть над телом всецело принадлежала пьяному от крови темному Марату. Он летел на свет и уже не мог остановиться. Он скользил в ночи, пританцовывая под зациклившуюся мелодию, и голос Алисы казался инфернальным порождением ночи. Песня превращалась в гимн его охоты.

— Тихо навстречу мне, тихо навстречу мне, выйдет доверчивый маленький принц, — прошептал Марат, вторя словам певицы, и пошел к ребенку.

Детёныш прятался от лезвия, и Марат несколько раз пребольно ударился костяшками в невидимую стену, не дотягиваясь сталью до худенького тельца. Мальчик скользил по противоположной стенке пузыря. Личико кривилось в плаче страха, он то и дело заглядывал в глаза Марату с мольбой и непониманием, а тот злился, потому что никак не мог достать мальчонку. Наконец, он метнул нож в сферу, и попал ребенку в шею. Звереныш упал, и охотник тут же оказался рядом, выдернул оружие и вонзил его в хрупкое тело еще раз, а затем повернулся к маме ребенка. Устроился так, чтобы она, неслышно орущая в своей тюрьме, видела все, что он делает, и стал бить изворотливого гаденыша ножом, не отводя глаз от женщины. Впервые в жизни он увидел, как у человека умерла душа. И когда Марат оставил изрезанного ребенка и приступил к женщине — то заметил лишь движение глаз ее еще живого, но пустого тела.

Когда Марат ударил ее ножом, позади раздался приглушенный возглас:

— Ты чего делаешь, ублюдок?

Темный Марат сбежал, выбросив на поверхность разумного брата.

— Они… Их не вытащить, — проговорил он и повернулся. Из подвала дома в него целился лохматый мужчина с безумным взглядом. — Нельзя чтобы так. Чтобы их раздавило! Они сжимаются!

— Всемогущий, ты и Темку…

Ствол ружья дрогнул, и Марат едва не прикрыл глаза от страха и ожидания выстрела. Если мужик видел…

— Сюда иди! Резче! Тихо!

Марат на деревянных ногах проследовал к нему. Ступил по крутым ступеням в пропахший сыростью подпол. Лохматый держал его на прицеле.

— Я мимо ехал. Увидел человека там, на обочине, — Марат лихорадочно соображал, как много успел увидеть селянин. Раз не выстрелил сразу, значит немного. Значит повезло. Хмельная от крови темная половина нарушила много правил. Потеряла осторожность. Не дала подготовиться. Это очень опасно.

— Что это такое?

— В душе не чешу, — проворчал мужчина. Закрыл створки в подвал, ружье направил на Марата. — Я в подвал полез. Сонька попросила, огурцы, матушку ее в душу.

Под потолком в окружении порхающих мотыльков горела лампочка, и потому Марат увидел, как по лицу лохматого пробежала тень боли от воспоминаний.

— А тут полетело. Я такое только в кино смотрел. Пузыри гигантские с неба хоп, хоп, хоп. Плюхались. Одни взлетали, точно видел. Остальные вон… Где Селиван? Он в доме оставался.

— Нет его, — понял о ком Марат. Облизнулся.

— Жаль. Жаль… Да уж… Выберусь отсюда, в монастырь уйду, ибо грехов много за мною. Пора бы вымыть душу. Слышишь чего?

— Музыку.

— А… Патефон Селивана. Вечно заедает. Сучья песня и сучий агрегат.

Он говорил, а ружье по-прежнему неуютно смотрело в живот Марата. Взгляд лохматого то и дело возвращался к створкам, за которыми таился двор, где в лужах крови утопала добыча темной половины. Прозрачные чаши красного вина с нежными кусочками мяса. Марат вновь ощутил восхитительный бесшумный треск раздираемой плоти. Почувствовал безмолвную боль. Чудесное.

Чудесное.

Селянин хмурился, бормотал себе под нос.

— Страшная смерть. Но на Темку-то как рука поднялась-то?

— Конечно, из ружья было бы проще, — бесцветно ответил Марат. — Но ружья у меня не было. Или лучше чтобы его раздавило? И чтобы мама это видела?

«О да, видела».

В штанах стало тесно.

— А ну как отпустило б их? — буркнул лохматый, скривился. — Да кого я… Эхматушка. Как Соньку-то жалко. Не приведи Господь самому --">