Ольга Аркадьевна Хожевец - Разбег

— А в других случаях?

— Тоже. Каждый раз. А на дело шёл — выпил четыре.

— Почему?

— Боялся, стрелять будут.

— Стреляли?

— Задели один раз краешком.

— И как ощущения?

— А то вы не знаете. Будто в меня всадили.

— Но сознания не терял?

— Да я от тех капсул словно пьяный был. На трезвую голову я бы, наверное, такого не вытворял.

— Хорошо живут в Норе, — хмыкнул полковник. — Симбионт понадобился — достали, препарат — достали. А мы все сюсюкаем — бедняжки, нищие.

— А я про Нору ничего не говорил, между прочим, — буркнул я недовольно.

Мосин махнул рукой.

— Да ладно. Я не мент, меня эта тема слабо волнует. Так значит, после того случая в, хм… младшем школьном возрасте и до нынешнего года ты с симбионтом не летал.

— Нет.

— Вообще не подключался?

— Нет.

— И как пошло… после перерыва?

— Первый раз трудно. Долго возился. А потом ничего, вспомнилось.

— И как вообще… впечатление?

— Ну… — я помолчал. Не сфальшивить бы… — Это могло бы стать увлекательным, если забыть, чем это грозит.

— Так вот, значит.

— Да, — согласился я. — Пожалуй.

Мосин снова принялся барабанить по столу пальцами; на этот раз я даже узнал ритм — "Марш космодесантников", времён прошлой войны, нынче почти забытый. Интересно, — подумал я, — а кто сам полковник? Летун? Медик? Службист из какого-нибудь особого отдела?

Полковник выстучал не менее двух куплетов прежде, чем сказать:

— Хорошо. Я тебя беру.

— Куда?

Мосин поднял тонкие изломанные брови.

— В штрафбат, разумеется. На Варвур. А ты что подумал?

— Что надо подписать? — спросил я устало.

— А-а, — полковник снова нарисовал у себя на лице эту пародию на улыбку. — Не доверяешь. Осторожный мальчик; одобряю. Ну, бумаги сейчас сообразим, мне ещё с "гасом" разбираться. Сначала, конечно, будет учебка — надо же проверить, что ты умеешь, а чему стоит подучиться. И полечить тебя, судя по всему, не мешает. Мне солдаты нужны, а не инвалиды. А дальше — всё в твоих руках, парень. Только в твоих.

Признаюсь честно — я пытался читать бумаги, изо всех сил пытался. Но буквы двоились, троились и расплывались, и в конце концов я сдался и подмахнул документы, не поняв в них ни слова. Мне уже практически было всё равно.

И ещё. В тот момент я не чувствовал ничего. Совсем ничего — кроме огромной, неподъёмной, смертельной усталости.

--">