Григорий Юрьевич Ярцев - Хроники Каторги: Цой жив

вымазанного в красный. Виновный. Яма его приговор, а Цой - палач.

Падение не убило его, но потрепало изрядно. Он стонал от боли в сломанных руке и ноге. Цой направился к виновному, и по мере приближения волнение в толпе нарастало; глухой, ритмичный топот усиливался, но сердце упавшего билось сильнее.

Тумб-тумб-тумб - Цой подходил все ближе - тумб-тумб-тумб - едва ли не вырвал дверцу клетки, выволок кряхтящего от боли виноватого на середину Ямы и взглядом обратился к каторжанам за решением.

В воцарившейся на мгновение тишине каждый присутствующий услышал хриплое дыхание страдальца, а затем его непрекращающиеся стоны.

- Жии-и-изнь! - донеслось откуда-то с трибун, окружавших Яму.

- Пусть живет! - вяло выкрикнул кто-то.

- Жии-и-изнь! Жии-иии-изнь! Жии-иииии-изнь! - подхватила толпа уже сильнее, посчитав, что виновный сполна получил за проступок.

Цой угрюмо глянул на лежащего в сырой земле мужика. Он тяжело и сипло дышал, может, повредил легкое. Рука сломана, возможно, в нескольких местах. Переломанная кость почти торчала из ноги, обеляя смуглую кожу - еще немного и разорвет.

Цой опустился над лежащим каторжанином. Коленом придавил ему шею. Сдавил сильнее и тот задохнулся. Решил, что лучше бруту умереть так, чем позже в муках и агонии. Бесценные лекарства уже не спасут и его оставят помирать.

Толпа на мгновение стихла, услышав последний выдох лежащего под Цоем брута, а когда тот скончался, взревела и скандировала имя:

«Цой! Цой! Цой!» - неугомонным эхом нависло над Ямой.

Поднялся, бросив в воздух жилистые руки. На грубом ястребином лице, вспотевшем и грязном, появилась еще более грубая, но все же улыбка. Цой купался в овациях толпы, благодарил, но в действительности, нехотя следовал некоему этикету Ямы.

Воля брутов исполнена. Отмучались.

Съехавшиеся в Баззарр каторжане продолжали выкрикивать его имя. Их совершенно не заботило, скольких припасов лишились их Дома. Мало заботили и жизни убитых брутов, - они выбрали свой путь, прошли его достойно и зрелище тому доказательство.

Цой вернулся в клетку и та со знакомым до боли лязгом цепей, подняла наверх за наградой и женщиной - нет, и не было ничего лучше добротной девы после боя в Яме, которая смоет с грязь и кровь, а затем поделится теплом и лаской. У Цоя была такая, одна единственная девушка с чудным именем Ада - кладезь нежности, заботы и чувств, которых он не мог позволить, которыми не мог поделиться в ответ; Каторга давно отучила, вынуждая постоянно быть начеку.

Имя Цой выбрал сам. Не знал, как его назвали родители, если называли вообще. Он их не помнил, как не помнил и себя до Крушения - события, ставшего началом вымирания мира.

Очевидцев тех давно минувших дней уже не было в живых, они погибли. Одни испустили дух, предварительно ослепнув, другие, что удивительно, умудрились умереть своей смертью, до последнего рассказывая истории о том, как нечто черное, катастрофических размеров ныне именуемое Обелиском, вспороло небеса и под ужасающие ревущие звуки извергало клубы густого дыма и обрушилось на землю.

Помнил только, как очнулся. На краю никому не известного океана. Соленая вода, ударившая в лицо, вырвала человека из небытия. Весь вымок до нитки. Холодный ветер выл, сквозняком пронизывая мокрое тело. Шум прибоя гнал человека прочь, и человек шел, потеряв счет дням и ночам. Шел в едва просохших лохмотьях посреди дремучего леса. Смутно сохранилось в памяти и то, как лишенный сил, с трудом, раз за разом теряя сознание, добрался до развалин, позже служивших ему безопасным Убежищем. Именно там, на избитой временем бетонной стене, завалившейся наземь и частично заросшей мхом, человек увидел надпись, сделанную кем-то когда-то давно.

«МИР УМЕР» - зловеще гласила она, небрежно намалеванная смолой, а под ней виднелась еще одна, сделанная много позже, вероятно, кем-то другим, и чем-то белым: «А ЦОЙ ЖИВ!».

Человек не знал, кем был тот «Цой» и как ему удалось выжить после гибели мира, но нашел их ситуацию схожей и тогда за неимением и незнанием собственного имени, решил назваться Цоем, рассчитывая, что имя поможет выжить ему так же, как помогло счастливчику, пережившему конец мира.

- Ты туда вернешься? - боязливо спросила Ада, сидя на нем в большой ванной, сделанной из корпуса небольшой лодки. - Продолжишь идти дальше? - говорила, растирая проволочной мочалкой его твердую грудь.

Он кивнул.

И он, и она - оба знали, - речь не о Яме. Цой изучал --">