Автор неизвестен - Чёрная вода (СИ)

Это было очень больно, Азраэль, и очень страшно, – когда Маргарита рассказывает, она очень старается не поднимать на ангела глаз, потому что боится увидеть в нём такую же пустоту, как у других. – Что я сделала не так? Я что, молилась недостаточно? Верила мало?

Только не про неисповедимые пути, только не сейчас.

– Марго... – Азраэль начинает и запинается на полуслове.

Ответ он на самом деле знает, но ещё он знает, что если его все-таки озвучит, Маргарита будет ненавидеть его почище Александрийской.

«Ты сама на всё это пошла. Сама всё это выбрала. И тебе, по правде говоря, больше совсем некого винить».

Вместо ответа Аз делает то, чего никогда не позволял себе раньше, обнимает святую, притягивает к себе и стискивает зубы, потому что, чтобы не сказать лишнего, лучше не говорить ничего. И если даже она сейчас окажется сплошными иглами – пусть. Маргарита замирает оттого что в груди расползается тепло, словно от глотка крепкого алкоголя.

– Антиохийская, не заставляй себя ждать.

– Какого чёрта... – сплёвывает святая, и это первый раз, когда она вообще поминает чёрта в господнем чертоге. Первый из многих тысяч.

И наверное, ей хотелось постоять вот так ещё пару секунд, но Небеса снова дёргают в бой, и Маргарита уходит не оборачиваясь.

Никакого тепла в груди не остаётся.

***

– Маргарита, – голос-колокольчик, голос-мёд и весенний ветер, и надо отдать должное, Антиохийская совсем не думала, что он будет таким, гораздо ниже и гораздо приятней, но когда этот голос произносит её имя, Марго всё равно кажется, что её испачкали. – Ты не хочешь побыть с нами?

«С нами», потому что Александрийская святая почти никогда не бывает одна.

Екатерина приторно добрая и мерзко счастливая, а у Антиохийской новый шрам после битвы за девятый сектор. Это так, господи, просто и больно, что сводит с ума. Марго презрительно фыркает, и вокруг нимба взметается сноп багровых искр.

– Во дни войны можно было бы найти себе более пристойное занятие, чем восторженно радоваться погоде, великомученица Екатерина.

От Алексадрийской пахнет полевыми травами: вереском, алтеем и – немного – полынью.

А Маргариту почти всегда преследуют только запахи крови и гари.

– Тебе не нравится, как все они на меня смотрят? – неожиданно спрашивает Екатерина прямо в лоб. – Я тебе не нравлюсь?

– Да кто ты такая, чтобы я вообще имела о тебе хоть какое-то мнение, – кривится в ответ Марго.

«Дать бы тебе в челюсть».

– Это называется гордыня, Антиохийская, – спокойно сообщают ей.

– А когда ты поёшь здесь песни, а люди умирают на войне – это как называется? Ах да, тебя же так любят. Тебе же можно быть не такой, как другие. Не испытывать страха, не смотреть на все эти смерти, не пачкать в крови руки. Ты хоть знаешь, как это больно? – голос затихает к концу фразы, потому что Маргарита совсем не то хотела сказать, но больше она не говорит ничего.

Антиохийская ощущает себя так, будто изнутри её жжёт собственное же пламя.

Слезы высыхают прежде, чем успевают упасть на землю.

***

– Вот странно. Я совсем не могу тебя ненавидеть, – Екатерина звучит насмешливо и в то же время грустно.

А Марго кажется, что она может, и очень даже.

Екатерина говорит это, когда приходит в лазарет, откуда Антохийская сбежать не может, потому что с раненой ногой это чертовски отвратительно получается. В окно сквозь приподнятую занавеску светит только луна, заливая серебром проёмы меж досками в полу.

– Чего пришла? – теперь Марго приходится смотреть убийственно прямо, и если бы она была ведьмой, её слова давно бы уже превратились в яд.

– Ты хотела меня ударить? – Екатерина говорит тихо, нараспев, и с такой тоской, что душу ломит. – Ну вот я, стою перед тобой. Бей.

У неё

--">