Татьяна Львовна Шишова , Ирина Яковлевна Медведева - Новое время — новые дети

перешагнуть, чего–то совершить, откуда идут импульсы, побуждающие его с легкостью делать одно и упорно мешающие делать другое.

А какие установки получает у нас ребенок, когда он еще «пешком под стол ходит»? Каковы его первые опыты социальных контактов? Вот типичная сценка в песочнице.

Малыш лет двух–трех хватает понравившуюся ему чужую игрушку. Хозяин игрушки, тоже малыш, пытается отобрать ее, и когда попытка заканчивается неудачей, с ревом бежит к маме. Но первой, как правило, реагирует мать обидчика.

— Отдай немедленно! Это не твое! — кричит она и тут же начинает оправдываться перед мамой обиженного: — Полно своих машин, и такая тоже есть. Только что купили. Вечно ему чужое надо схватить!

— Да пускай поиграет, — поспешно отвечает вторая мама и пытается увещевать плачущего сына: — А ты не жадничай. Он поиграет и отдаст. Надо делиться, ты же добрый мальчик.

Первая мама роется в сумке, достает машинку или конфету, протягивает ее малышу.

Вторая мама (первой): Ой, да не надо! Да что вы! (Своему ребенку) Вот видишь? Ты поделился и с тобой делятся.

И обе женщины, довольные своими педагогическими талантами и друг другом, улыбаются.

Вроде бы пустяковый эпизод, а при этом в нем заключены важнейшие этические коды. Что сообщается детям? Прежде всено, что жадность — это порок, и обязательно надо делиться. Кроме того, щедрость вознаграждается, причем не запрограммированно, не рационально (ты мне, я тебе), а свободно, по велению души. Ведь конфетку обиженный ребенок получил не от своей мамы в качестве педагогического поощрения и не по предварительному договору с чужой матерью (ты моему сыну машинку, а я тебе конфетку). Это произошло неожиданно, спонтанно и вместе с тем как–то очень естественно. С другой стороны, нельзя сказать, что детям не прививается пониятие «свое — чужое». Обратите внимание, первая реакция матери маленького «экспроприатора» — пресечь посягательство на чужую собственность («Отдай немедленно! Это не твое!»). Но интересно, что ответная реплика («Да пускай поиграет») тормозит возвращение собственности в руки хозяина. Как правило, взрослые не торопятся выхватить отнятую игрушку. Скорее всего, она будет сразу же возвращена хозяину лишь в том случае, если он среагирует не просто негативно, а бурно негативно — допустим, забьется в истерике. И скорее всего, такая реакция вызовет всеобщее недовольство (в том числе, и недовольство его матери, которой станет стыдно за сына–жадюгу).

Мысленно слышим саркастический вопрос: — А в других странах, по–вашему, детей не приучают делиться? Это только у нас, да?

Нет, конечно. Мы не знаем культуры, которая бы восхваляла и воспитывала в детях жадность (как и вообще любые пороки). Но суть в акцентах, оттенках, нюансах. Одно дело воспитывать щедрость, а другое — разумную доброту. Можно призывать снять с себя последнюю рубашку, а можно — отдать излишек. Скряги и скупцы осмеиваются в самых разных культурах, но согласитесь, расчетливость и бережливость не у всех народов фигурируют в числе главных добродетелей. Помните? Слова про «умеренность и аккуратность» Грибоедов вложил в уста Молчалина.

Но вернемся к сцене в песочнице, наблюдая которую мы оценили поведение матерей как совершенно правильное, что называется, «педагогическое», и попробуем представить себе, какую оценку дали бы этой сцене «независимые наблюдатели», исповедующие другую этику. Скажем, протестантскую. Им бы поведение взрослых, вероятно, не показалось бы столь безупречным. Прежде всего они вряд ли одобрили бы вялую реакцию матери обидчика, которая ограничилась словесным замечанием, а не поспешила отнять у сына чужую игрушку. С другой стороны, их могли бы неприятно поразить слова " вечно ему надо чужое схватить», ведь в культурах, в которых осуждается малейшеее посягательство на собственность, это очень тяжкое обвинение. В рамках протестантской этики куда тактичнее прозвучала бы фраза типа «Не понимаю, что на тебя сегодня нашло?», подчеркивающая случайность, неожиданность происшедшего.

Но вот что особенно интересно. Быть может, наибольшие нарекания вызвала бы другая мать, которая, с нашей точки зрения, повела себя в данной ситуации безупречно. На ее глазах по отношению к ее ребенку был грубо попран закон, который по–английский кратко можно сформулировать словом «privacy». А по–русски даже трудно перевести (на что уже не раз обращали внимание наши публицисты). Скажем так: privacy — это --">