Александр Воронов - Голливуд (СИ)

погиб. И с ним случайная шестнадцатилетняя попутчица.

  Нечаев вздохнул:

  - Марина, ты всё равно не сможешь держать эту собаку у себя. Ты её боишься.

  - Не ваше дело. Я боюсь и вас. Я привыкла.

  - Ты, часом, не забыла, что у нас тут на кону целый мир?

  - Плевать, - ответила она. - Хуй с ним, с таким миром.

  - Хорошо. Тебе в нём жить, - сказал Нечаев. - Забирай свою собаку.

  Рыжая сорвалась с места, и Нечаев произнёс, провожая её взглядом:

  - Алёнушкин, иди в гараж, неси всё, что может пригодиться.

  Алёнушкин медлил и колебался.

  - Константин Константинович, - сказал он. - Если вдруг можно просто его застрелить, я всё сделаю один.

  Нечаев скривился.

  - По-моему, я видел там паяльную лампу, - начал он, нахмурился и замолк. - Я посмотрю сам. Иди, я сразу за тобой.

  Алёнушкин побелел лицом и пошёл, одним махом развернулся, чудом не расшвыряв стены, пошёл обратно.

  - Константин Константинович, вы же знаете, лампа не лампа, если с вами, я до конца.

  - Саша, я знаю, - сказал Нечаев.

  Алёнушкин сосредоточенно кивнул, как будто услышал что-то бесконечно важное, и ушёл, на этот раз окончательно. Нечаев подождал, пока хлопнула дверь на улицу, огляделся по сторонам и перекрестился.

  9

  По бесконечной лестнице Скамейкин спускался в подвал. Подвал был не страшный, с прозрачной пластиковой дверью внизу, но перила были холодные, а ступенек миллион, каждая мельче и длинней предыдущей, поэтому Скамейкин устал, лёг, вытянул ноги, и ему показалось, что дверь - это никакая не дверь, а наоборот, окно, но в целом ему было ничего, удобно, хоть и без двери. Потом он снова очнулся, и ему снова заказалось то же самое, а ещё что ступенька - это постель с одеялом, мягкая, как у мамы. Скамейкин, вздохнул, передвинул двероватое окно за голову, чтобы не лежать к нему ногами, как дурак, и опять заснул, а потом опять проснулся. Голова его почему-то не двигалась, где-то рядом что-то тихонько электрически пикало, а сверху был потолок, но Скамейкин лежал, и ему казалось, что не сверху, а спереди. Потом в задний бок верхнего переднего потолка вплыло женское лицо с рыжей прядью из-под белой медицинской шапочки, спросило, как вы себя чувствуете, и когда Скамейкин осознал и добросовестно обдумал вопрос, он ответил:

  - Да как-то не в своей тарелке. Так вообще ничего, но что-то как-то вроде не то.

  - Вы можете сказать, кто вы?

  - Сказать, кто я, могу, - ответил Скамейкин, тщательно обдумав опять. - Скамейкин Максим Васильевич.

  - Вы же родились в Калининграде? - продолжало допытываться лицо.

  - Вообще-то нет, - расстроился Скамейкин, уплывая. - Простите меня, пожалуйста.

  - Где я? - спросил он, приплыв.

  - Нет причин волноваться, но вы в больнице, - ответила женщина. - С вами произошёл несчастный случай.

  - Он всё-таки упал?

  - Кто?

  - Самолёт.

  - Что ещё за самолёт? - раздался внезапный мужской голос, и в поле зрения Скамейкина возникло ещё одно лицо, странное, измученное, без шапочки, но в очках, как будто очки могли заменить шапочку. - Вы помните самолёт?

  - Нет, - вздохнул Скамейкин. - Я не помню никакого самолёта. Я просто так спросил. Я помню туалет.

  - Очень хорошо, - подтвердил мужчина, но, кажется, не без некоторого сомнения. - Вы были в общественном туалете на улице Курчатова, когда здание

--">