Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис

задерживайтесь, проходите прямо к себе! Мими наказана и сегодня будет без обеда!

Мими вздрогнула. Теперь быстро: письмо — в тетрадь, тетрадь — в сундучок, захлопнуть крышку, поднять молитвенник, сесть на жесткий стул с прямой спинкой у маленького письменного стола и замереть. Только сердце сильно бьется.

Однако никто не вошел. Размеренный, как звук метронома, голос сестры Луизы затих в другом конце коридора. Недавнее раздражение сменилось обидой: она никому не нужна, никому, даже злой сестре Луизе! Мими подняла лицо, чтобы не пролились выступившие слезы, потом встала и подошла к раскрытому узкому окну.

Из окна были видны быстрые ласточки, которые летали вместе с уже подросшими птенцами, готовя их к дальнему перелету на юг, аккуратные, мощеные камнем дорожки между лужайками, обрамленными невысокими кустами бульденежа. Мими гораздо больше привлекали свободные ласточки: уж они-то ни за что добровольно не выбрали бы скучную монотонную жизнь в монастыре. А бульденежи ей и цветущие не нравились, у них совсем не было аромата.

Солнце уже миновало зенит. Мими немного оживилась: скоро его лучи зажгут зеленым светом листья плюща, наползающие на оконную раму, протянутся через комнату и упадут на маленькую подушку, которую, несмотря на поджатые губы сестры Луизы, разрешила оставить мать Эмилия, когда Мими привезли в монастырь. От солнечных лучей засверкает яркими красками вышитая шелком и золотыми нитками жар-птица и посмотрит на Мими веселым бисерным глазом. Эту подушку вышивала мама, а когда закончила, почему-то грустно сказала в ответ на восторженно-почтительное аханье мадмуазель Клементины: «Красивая, но никуда не улетит из своей золотой клетки».

Мими очень любит эту подушечку и, прибегая с занятий привести себя в порядок перед обедом, и потом, после обеда, она переглядывается с жар-птицей, сияющей в солнечном свете… Сейчас она подошла к кровати, прилегла, прижалась к маминой жар-птице щекой и вспомнила день, после которого жизнь в доме стала меняться, а потом все кончилось ее приездом сюда.

Тот день начинался очень хорошо. На улице было прохладно и пасмурно, и было решено, что не стоит выходить на прогулку, можно играть не в детской, а в большой гостиной. Они собрались все вместе: мадмуазель Клементина, малыш Анри, Мими, попугай Рокфор в своей клетке и кот Дженкинс. Пришла мама и тоже захотела поиграть в волан, только осторожно, чтобы не сбить с каминной полки фарфоровые безделушки. Все и старались играть осторожно, и от этого еще больше развеселились: Анри старался перехватить волан, Дженкинс, у которого глаза стали совсем черными от азарта, носился за ним следом, Рокфор что-то гортанно кричал на непонятном языке, смеялся то женским, то мужским смехом и хлопал крыльями на своей жердочке, и даже мадмуазель тоже стала смеяться.

Расшумевшись, они не сразу заметили, как в гостиную вошел отец и остановился на пороге. В руке он держал нераспечатанное письмо, все в ярких почтовых марках. Мими уже видела такие конверты в комнате у мамы и даже рассматривала марки, на которых были нарисованы диковинные птицы или цветы, но ей не разрешалось их выносить из комнаты. Конверты оставались лежать маленькой стопкой на мамином письменном столике красного дерева, стоявшем в простенке между окнами под ее большим портретом, написанным знаменитым художником.

Отец внимательно, даже пристально, смотрел на маму и не двигался. Первым его заметил, как ни странно, Рокфор. Он выкрикнул почему-то густым баритоном: «Бон суар, мадам!», хотя было утро, засмущался и засунул голову под крыло. Потом мадмуазель Клементина, подхватив Анри и коротко призывно глянув на Мими, быстрыми шагами вышла из комнаты. Отец машинально посторонился, давая ей дорогу и не сводя с мамы взгляда. Кот Дженкинс успел завладеть воланом и перышки торчали из его пасти в разные стороны, как дополнительные пышные усы, но в глазах у него постепенно остывал азарт.

Мими осталась стоять, и тогда отец, наконец, заметив ее, сказал отстраненно: «Пожалуйста, оставь нас, ступай к мадмуазель». Она вышла из комнаты и, когда закрывала за собой дверь, оглянулась. Лицо мамы стало серьезным, с него сошла веселая улыбка, но она стала как будто выше, а глаза цвета крепкого свежезаваренного чая стали ярче, может быть, из-за того, что в это время из-за туч вышло солнце и заглянуло в окно, у которого стояла мама. Мамина рука привычно потянулась поправить непослушную --">