Маша Трауб - Бабушка, которая хотела стать деревом

ребрами, начинает ныть. И сердце колотится как молот. И вдохнуть тяжело. Зачем нужны слова? Я знаю, что он отдаст руку, ногу, почку, всего себя, лишь бы были здоровы я и дети – сын, который никак не мог осознать, что в животе у его мамы сидит еще один человечек, и эта маленькая девочка уже все умела: и улыбаться, и хмуриться, и чувствовать.

Я не стала включать компьютер. Как велела врач, погуляла и рано легла, будто от четкого соблюдения рекомендаций могло что-то измениться. Уснуть не получалось. У меня оставалась ночь, чтобы принять решение. Вариантов было два – если диагноз подтвердится, беременность нужно прерывать. Если нет – пить витамины, читать журналы про материнство и кормить белочек в парке. Имелся еще один вариант – не верить врачам, аппаратуре и надеяться на чудо. Почему-то мне казалось важным принять решение именно в тот вечер, в ту ночь. И быть готовой ко всему. Проблема была в том, что я не верю в чудеса. В достижения науки, в квалификацию врача верю, а в чудеса… Не знаю. Мне всегда хочется найти рациональное объяснение.

Сначала я мысленно разговаривала с мамой, советовалась. Почему-то в трудные моменты мы друг другу не звоним, а предпочитаем общаться мысленно. Мама до сих пор разговаривает с бабушкой, спрашивает совета. Бабушки давно нет в живых, а мама каждый вечер говорит ей: «Добрый вечер, мама. Как ты? Как твое здоровье?» И дальше рассказывает о делах – что посадила ромашки, что внук приедет на каникулы, что нужно дом покрасить.

«Мама, что мне делать?» – спросила я, глядя в потолок. «Не знаю, Манечка, не знаю, – ответила мама. – Ты уже большая, умная, ты все правильно решишь». – «Ты тоже через это прошла!» – «Что ты, совсем другое время было».

Мама ходила беременная, ждала меня. И вдруг днем на работе сорвалась с места, никого не предупредив, и поехала в Институт акушерства и гинекологии, который находился в двух автобусных остановках от ее работы.

– Мне нужно, – заявила она в регистратуре.

– Женщина, у нас с улицы не принимают! – воскликнула медсестра.

– Меня примете, – оборвала ее мама.

У нее есть уникальные способности, мне они не передались. Мама чувствует и умеет убеждать людей. Она всегда добивается того, что ей нужно в конкретный момент. Может, это разновидность гипноза, может, ей попадаются внушаемые люди, может, это от нее исходят такие импульсы, что проще согласиться.

Мама вдруг почувствовала, что я не шевелюсь. Прислушалась, подумала и поехала в этот институт. Она знала одно – только там есть специальный прибор, который приставляют к животу, и он транслирует удары сердца. Передает звук. В трубку, которой ее прослушивала врач, мама не верила, а этому почти мифическому аппарату – верила. Ей казалось, что она непременно должна услышать, как бьется мое сердце. Своими ушами, а не ушами доктора.

Ее действительно приняли, и она услышала, как бьется мое сердце.

– Все равно что-то не так, – не успокаивалась она.

Профессор, которая подключала к ее животу аппарат, оказавшийся обычной черной коробочкой, уверяла, что «все так». Но мама не верила. Наверное, ей коробочка не понравилась. Я ведь тому доктору с перстнем тоже не поверила. Исключительно из-за перстня.

Через два дня мама ехала из библиотеки в автобусе, с книжками, перевязанными бечевкой, – она писала диссертацию. Автобус шел мимо роддома.

– Остановите, остановите! – закричала она водителю.

– Не положено, – ответил тот.

– Мне положено, – проговорила мама твердо и посмотрела ему в глаза. Он нажал на тормоз, так что все стоящие люди чуть не попадали. Только мама стояла как вкопанная. Она вышла и направилась в роддом.

– Сейчас я буду рожать. За книжками моими присмотрите. Они библиотечные, – велела она медсестре.

Та посмотрела на нее как на сумасшедшую и возмущенно затараторила:

– Женщина, вы вообще из какого района? Где ваша карта? Какой срок?

– Я вообще к вам, идите за врачом. – Мама зыркнула на медсестру так, что она побежала туда, куда ее послали.

Я родилась через полтора часа. Восьмимесячная. Недоношенная. Доктор смотрел на маму с интересом, а медсестра прижимала к груди стопочку ее книжек.

– Если возьмет грудь – выживет, – сказал маме врач. – А пока в кювез.

В этот момент я открыла глаза и посмотрела на маму, а она на меня.

– Грудь возьмет. Выживет, – пообещала то ли мне, то ли врачу мама.

И опять оказалась права.

Пока я была в кювезе, мама сцеживалась. Молока оказалось много, грудь наливалась и --">