Ирина Верехтина - Квартира за выездом

Ниной заодно и не выдавал её ни скрипом перекладин, ни шелестом сползшей набок скатерти, которую Нина сжимала в кулаках.

Прожив со своими хозяевами долгое время, вещи обретают душу: они умеют думать, умеют переживать. Нина чувствовала их тягостное молчание, и расставание было для неё таким же невыносимым, как для потемневшего от времени комода из морёного дуба, с пузатыми боками и фасонистыми дверцами. Комод был неподъёмным. Она заплатит любые деньги, но не оставит его здесь умирать.

А дом, который помнит бабушку и маму, исчезнет с лица земли. И старые берёзы во дворе. И скрипучие качели. И песочница с горкой жизнерадостно жёлтого песка, в котором деловито возилась малышня. Здесь продолжалось – уже без неё – её детство, носилось наперегонки по дорожкам, мелом расчерчивало асфальт на квадраты «классов», дружной ватагой отправлялось на поиски сокровищ в ближнем овраге, заросшем лопухами и крапивой. Серебристый тополь бросал в окно красно-жёлтые серёжки, бабушка сметала их щёткой, а Нина брала в ладонь пушистые комочки и подносила к лицу – нежные, пахнущие весной, наполняющие сердце незнакомой радостью.

Не будет – ни бабушки, ни детства, ни тополя, ни радости.

* * *

Принято считать, что жизнь в коммунальных квартирах это ад: каждодневные склоки и ссоры с соседями, жалобы в домоуправление и заявления в милицию. Нина Дерябина могла утверждать как очевидец (поскольку участником событий не являлась), что – не было никакого ада, была обыкновенная жизнь.

Кроме Нининой, в квартире были ещё четыре комнаты. В самой большой, с балконом, жил Витька Баронин, его родители, тётя Рая и дядя Митя (в просторечии Раиска и Митяй), и бабушка Липа, которая на самом деле была бабушкой дяди Мити, а Витьке приходилась прабабушкой.

Две смежные комнаты (одна переделана из кладовки с крошечным окошком под потолком) занимала чета Зверевых, Анна Феоктистовна и Иван Анатольевич. Оба были, как говорила бабушка, преклонного возраста, и маленькая Нина не понимала, почему они должны преклоняться. А «преклонялись» Зверевы перед всеми жильцами квартиры: ни с кем не ругались, мыли не в очередь коридор, разрешали пользоваться своей конфоркой на кухонной плите, уступали свой «ванный» день, если их об этом просили, и даже готовили у себя в комнатах, на электрической плитке, а на общей кухне только кипятили чай.

В дальнем конце коридора была ещё одна комната – самая лучшая в квартире, с эркером и камином. Камин, правда, не функционировал, но смотрелся аристократично, а каминная полка из розового мрамора с мраморными пухлыми купидонами являлась предметом жгучей тёти Раиной зависти. Здесь обитала панна Крися, Кристиана Анджеевна Злочевска, остроносая старуха с пронзительными глазами и неизменным пучком волос на затылке. В пучке торчал черепаховый гребень, инкрустированный голубыми опалами. Панна Крися была настоящей дворянкой с польскими корнями. До революции вся квартира принадлежала её родителям, Нина знала об этом от бабушки, а та от Раиски Барониной, которая знала всё про всех. С лёгкой Раискиной руки комнатку с эркером прозвали «крысиной норой», а панну Крисю крысой.

Нина с Витькой, изощряясь друг перед другом, придумывали старухе прозвища, из которых самыми ходовыми были: Злыдня, панна Крыся, Кристина-балерина и Кость. Последние два прозвища Кристиана получила за немыслимую худобу. Прямая как гвоздь, с торчащими как у вешалки плечами и впалыми щеками, она была красива аристократической утончённой красотой, с которой не смогла справиться старость. Знаток назвал бы этот феномен породой. Жильцы квартиры знатоками не были и считали, что Кристиана «дерёт морду кверху» и «строит из себя дворянку». А она не строила, просто жила – оставаясь той, кем была по рождению, и назвать её бабушкой не поворачивался язык.

Для детей Кристиана была живой игрушкой. Панну Крисю оба понарошку боялись и, встретив в коридоре, со всех ног разбегались по комнатам прятаться: «Злыдня идёт!» Такая была игра. О том, каково было Кристиане в роли злыдни, дети не задумывались. Детские поступки порой более жестоки, чем намерения. Впрочем, панна Крися на них не обижалась, угощала леденцами, которые всегда носила в кармане вязаной кофты, и бормотала «пся крев» (польск. ругательство: собачья кровь).

В коридоре она всякий раз оказывалась не случайно: подслушивание под дверями и подглядывание в замочные скважины были её излюбленным занятием. --">