Генрих Белль - Как в плохих романах

отворяя двери, и внизу распахнул перед госпожой Цумпен дверцу автомобиля.

— Почему ты не поговорил с ним о подряде? — кротко спросила Берта. — Ведь ты же знаешь, что завтра должны объявить результат конкурса.

— Боже милостивый, — сказал я, — я не знал, как к этому подойти.

— Ну как же, — кротко сказала она, — надо было под каким-нибудь предлогом увести его к себе в кабинет и там с ним поговорить. Как ты заметил, он интересуется искусством. Надо было сказать: у меня еще есть наперсный крест восемнадцатого века, может быть, вам интересно взглянуть, и тогда...

Я молчал, и она вздохнула и надела передник. Я пошел за ней в кухню; мы убирали в холодильник оставшиеся бутерброды, и я ползал по полу на четвереньках, разыскивая крышечку от тюбика с майонезом. Я убрал остаток коньяка, сосчитал сигары: Цумпен выкурил только одну; я вытряхнул пепел из пепельниц, стоя съел пирожное и посмотрел, не остался ли кофе в кофейнике. Когда я вернулся в кухню, в руках у Берты был ключ от машины.

— В чем дело? — спросил я.

— Надо туда поехать, — сказала она.

— Куда?

— К Цумпенам, — сказала она. — А то куда же?

— Уже половина одиннадцатого.

— А хоть бы и все двенадцать, — сказала Берта. — Насколько мне известно, речь идет о двадцати тысячах. Не такие уж они щепетильные, можешь быть уверен.

Она пошла в ванную привести себя в порядок, а я стоял у нее за спиной, наблюдая, как она стирает помаду и заново красит губы, и тут я впервые заметил, какой у нее большой простоватый рот. Когда она поправляла мне узел галстука, я мог бы ее поцеловать, как делал всегда, когда она завязывала мне галстук, но не поцеловал.

В городе сияли огнями кафе и рестораны. Люди сидели на открытых террасах, и свет фонарей дробился в серебряных вазочках с мороженым и ведерках со льдом. Когда мы остановились у дома Цумпенов, Берта подбодрила меня взглядом, но осталась в машине, и я сразу же нажал кнопку звонка и очень удивился тому, как быстро мне открыли. А госпожа Цумпен, казалось, не удивилась, увидев меня; она была в черном домашнем костюме с широкими развевающимися штанинами, расшитыми желтыми цветами, и больше чем когда-либо вызывала в памяти лимон.

— Простите, — сказал я, — мне хотелось бы поговорить с вашим мужем.

— Его еще нет, — сказала она, — он вернется через полчаса.

В холле я увидел много мадонн, готических и в стиле барокко, и даже в стиле рококо, если такие бывают.

— Прекрасно, — сказал я, — если разрешите, я приду еще раз через полчаса.

Берта купила вечернюю газету и просматривала ее, куря сигарету. Когда я сел рядом, она сказала:

— Я думаю, ты мог бы поговорить об этом и с ней.

— Откуда ты знаешь, что его нет дома?

— Я знаю, что он всегда по средам в это время играет в шахматы в цеховом клубе.

— Ты могла бы сказать мне об этом раньше.

— Пойми же меня, наконец, — сказала Берта и сложила газету. — Я хочу тебе помочь, хочу, чтобы ты научился сам устраивать такие дела. Мы могли бы попросить папу, и он устроил бы тебе этот подряд, ему стоило только позвонить; но я хочу, чтобы подряд получил ты сам.

— Прекрасно, — сказал я, — так что же мы будем делать: подождем полчаса или поднимемся и поговорим с ней?

— Лучше всего подняться, — сказала Берта.

Мы вышли из машины и вместе поднялись в лифте.

— Жизнь, — сказала Берта, — складывается из компромиссов и уступок.

Госпожа Цумпен удивилась не больше, чем минуту назад, когда я приходил один. Она сказала «добрый вечер» и провела нас в кабинет мужа. Потом принесла бутылку коньяку и разлила его по рюмкам; я не успел и заикнуться о подряде, а она уже положила передо мной желтый скоросшиватель. «Поселок Еловая Роща», — прочитал я и испуганно посмотрел сначала на госпожу Цумпен, потом на Берту, но обе они улыбались, а госпожа Цумпен сказала: «Откройте папку». И я открыл; внутри был другой скоросшиватель, розовый, на нем я прочел: «Поселок Еловая Роща — земляные работы». Я открыл и эту папку и увидел, что сверху лежит моя смета; в верхнем углу кто-то написал красным карандашом: «Дешевле всех».

Я почувствовал, что от радости заливаюсь краской, почувствовал биение своего сердца и подумал о двадцати тысячах марок.

— Боже милостивый, — сказал я тихо и закрыл папку, и на этот раз Берта забыла сделать мне замечание.

— Итак, выпьем, — сказала госпожа Цумпен. — Ваше здоровье!

Мы выпили, и я встал и сказал:

— Может быть, это неудобно, но вы, наверно, поймете меня — я хотел бы сейчас уйти домой.

— Я вас хорошо --">