Журнал «Литературный меридиан» - Литературный меридиан 19 (07) 2009

– очень нежное лирическое стихотворение, но, думаю, концовку надо сделать более внятной.
Последняя строка просто не стыкуется с текстом заключительного катрена. Здесь нужна работа автора, тем более что стихотворение этого стоит.
До новых творческих встреч на страницах нашей
газеты!

2009 г.

3

khŠep`Šrpm{i orŠebndhŠek|

«Надпись
на сгоревшей берёсте»
Случился
однажды разговор
(быть может – не
помню, – даже с
самим автором)
о том, читаю ли я
стихи Владимира
Тыцких все подряд – по мере их
выхода в свет?
Отрицательный
ответ, по всей
видимости, огорчил собеседника.
Я сравнил тогда
его стихотворения – одно, другое, третье – две
тыщи первое – с
кадрами киноленты, которые при рассматривании
на свет «вручную» почти не отличаются один от другого. Однако, заметил я тогда, ежели эти стоп-кадры
«выхватывать глазом» с некоторыми промежутками,
получаются этакие «слюдяной прозрачности» слайды, каких не «сфотографирует» никто, кроме него.
А главное – эти, кажущиеся лишними, повторными,
«промежутки» являют собой тот самый воздух, без
которого читатель (а скорее и сам автор) мог бы
попросту задохнуться. Я уж не говорю о «необходимости наличия» хотя бы старенького шестнадцатимиллиметрового кинопроектора с его нехитрой
оптикой и «волшебным лучом», дабы эти бесчисленные стоп-кадры ожили и заиграли как некое единое
целое. У меня покуда – и к сожалению – нет возможности для такого широкофокусного, «клеёнчатого»,
как у стрекозы, обзора («клеёнчатое зренье насекомых / тысячекратно, словно кинолента»). Авось
появится. Возвращаю Володе Тыцких его фразу, сказанную когда-то о моих виршах: «Мне не по глазам».
Ровно десять лет назад, в пятидесятилетний юбилей (и не «только-лишь» поэта Владимира Тыцких), я
написал в том же «киношном» ключе такие строки:
…А ежели продолжать игру в наш кинотеатр, где свет
незаметно гаснет, являя собой неуловимое «сфумато», и,
как живой, начинает стрекотать кинопроектор, – я сказал бы, что Вячеславу Протасову и Татьяне Вассуниной,
должно быть, уютно в пустом полумраке кинозала: их
можно бы назвать певцами сумерек (называли же так

4

Чехова неумные
критики, напрочь
забывая о том, что
сумерки бывают не
только вечерними,
но и – предрассветными, с «алмазными» каплями
росы на траве и
прочими земными
утехами).
Владимир Тыцких
(насколько я ощущаю его поэтику) –
«певец дня» с его
солнечными радостями, за которые
стоит и должно
вступать в борьбу
с тёмными силами,
«злобно гнетущими нас»: судьба играет каждым; и Володя, обернувшись на экран, произнесёт:

…Я честную игру ценю.
Пусть кое-кто стоит у края,
Но я пойду по острию…
Здесь, думаю, необходимо было бы акцентировать
слово «пойду»; и – как финал, как результат этого движения, этого действия –

…вдруг некто сдвинет стул со скрипом,
Собой владея не вполне,
И я возьму последний прикуп,
Судьбой положенный не мне…
…Ибо Володя Тыцких, что называется, поэт действия.
А ежели созерцание – то на ходу, в движении: мир вокруг
должен двигаться, щёлкать, свиристеть, гудеть, в конце
концов, пароходным гудком. И даже если

…не худо бы на летней зорьке
забросить удочку в Иртыш…
– мечтательная тишина утренней рыбалки оборачивается сердечной тревогой, активным неприятием бесовского расщепления, проявленного в отторжении его
«малой родины» – Восточного Казахстана – от России:

Уж в тех краях страна иная
И, стало быть, иной народ…
Я столько лет уже не знаю,
Как там, на родине, клюёт,

k ,2е!=23!…/L

ме!,д,=… ó № 7 (19)

2009 г.

khŠep`Šrpm{i orŠebndhŠek|
Какой с утра ползёт туманец
Под сень знакомых мне ракит,
Где мой братишка-иностранец
Печально с удочкой сидит.
Всеохватное жизнелюбие не допускает отступлений;
и там, где иной стихотворец заключит в поэтическую
рамку орнаментальную жалобу на судьбу, – у Владимира Тыцких мужественная констатация, выраженная, как
правило, в образно-афористическом ключе:

Судьба моя – не то чтобы жестоко
(не так, чтоб я преодолеть не мог),
Но – повторит рельеф Владивостока,
Изрезанный и вдоль, и поперёк.
Сейчас я добавил бы к сказанному, что в «динамическом оптимизме» Владимира Тыцких появилась (или
я тогда не разглядел?) трагическая басовая нота как
знак некоей «спокойной мудрости» (его слова), которую не унять (басовую-то ноту!) никакими --">