Джим Кокорис - Богатая жизнь

адреса сиротских приютов, чтобы подготовить себя к неизбежному. Не найдя ни одного, одновременно и разочаровался, и испытал облегчение.

После нескольких глубоких вдохов папа вновь завел машину, и в молчании мы поехали к кладбищу.

— Я забыл цветы, — сказал он, когда мы подъехали к площадке для парковки. — Оставил их на кухне.

Был теплый сентябрьский день, лето постепенно уступало место осени, на верхушках деревьев появились первые намеки на изменение цвета. По мере того, как мы приближались к могиле мамы, я все больше жалел, что не захватил с собой альбом для рисования и цветные карандаши. Мне бы потребовалось только два карандаша: оранжевый и красный.

Подойдя к памятнику, остановились. Как ни удивительно, мы редко приходили сюда всей семьей. Подозреваю, папа считал, что нам это слишком тяжело. Но он сам часто сюда приходил и часами просиживал здесь во второй половине дня, пока за нами присматривала наша соседка, миссис Роудбуш. Ковырялка, устав стоять, лег на землю лицом к небу, — устроился он очень удобно. Я хотел было лечь рядом, чтобы смотреть на деревья, но не сделал этого. Я стоял с отцом и неотрывно смотрел на то, что хранило в себе память о маме.

— Ваша мама была рождена для богатства. Так, во всяком случае, она мне говорила. «Я рождена, чтобы быть богатой». А теперь… — папа был не в состоянии закончить фразу. Я думал, он заплачет, но он вздохнул и наклонился, чтобы выдернуть сорняк, выросший рядом с надгробной плитой. Он так и стоял, согнувшись, рукой смахивая с нее грязь и нежно поглаживая, как будто это были мамины волосы.

— Ваша мама всегда покупала лотерейные билеты, а я никогда. Мне пятьдесят пять лет, за всю жизнь я купил всего один, а она сотни. Мы всегда ссорились из-за этого. Мы по-разному смотрели на некоторые вещи. — Он отошел на шаг и сказал: — Теперь нам нужно идти.

Когда мы вернулись в Уилтон, на переднем крыльце нас ждала тетя Бесс. Я любил свою двоюродную бабушку, хотя и подозревал, что ее присутствие раздражает отца. Это была искренняя, открытая женщина, любительница накидок и кошек. У нее были черные волосы, которые она носила в высокой прическе, возвышавшейся над ее головой несколько под углом, наподобие пизанской башни, и такие же темные глаза, которые могли смотреть одновременно и сердито, и нежно. Несмотря на возраст, в котором многие женщины усыхают и съеживаются, она оставалась все такой же крупной и даже продолжала постепенно увеличиваться в размерах. Несмотря на то, что родилась в Чикаго, она бойко говорила по-гречески, и жила в Милуоки, где раньше владела пекарней, пока та после взрыва не сгорела до основания. Когда я был меньше, то думал, что она ведьма. Она верила в экстрасенсорику и всегда общалась с умершими родственниками и разными знаменитостями, используя карты таро. Однажды она заявила, что разговаривала с президентом Джоном Фитцджеральдом Кеннеди, хотя так и не рассказала о том, что он ей говорил. «Все это вызывает тревогу, — сказала она тогда, — а я не хочу, чтобы у вас были неприятности».

Сейчас, приближаясь уже к восьмидесяти, она растеряла часть своей таинственности, но сохранила любовь к эффектам. Увидев нас, она медленно пала на колени и одновременно стала рыдать и что-то говорить по-гречески. Закончив, подняла затуманенный взор на папу, который, прочистив горло, произнес:

— Как я понимаю, ты уже все знаешь.

Без каких-либо объяснений она в тот же день переехала к нам, поселившись в комнате Ковырялки. Ничего не сказав, папа принял это, как принимал многое другое.

На следующий день была суббота, и тетя Бесс готовила на завтрак яичницу с беконом. Медленно, прилагая большие усилия, ходила она вокруг нашего стола, наливая сок и кофе, вновь и вновь намазывая масло на тосты. А в углу кухни жарилась яичница, и шипел бекон, посылая к потрескавшемуся потолку клубы солено-копченого пара.

Я ел яичницу молча, устрашенный присутствием в доме тети Бесс в такой ранний час. Наша кухня, маленькая и до предела забитая разными корзиночками и вазочками, которые собирала мама, казалось, вся была заполнена габаритной фигурой тети Бесс и ее громким голосом. Ставрос, самый старый и любимый из тетиных котов, недвижно лежал на полу у холодильника. Хотя у тети Бесс было четыре кошки, с собой она привезла только Ставроса, потому что он был уже почти слепым и почти глухим, и, по ее словам, она хотела быть с ним в момент конца.

— На этой фотографии ты вышел --">