Леонид Алексеевич Симачев - Ленинградский коверкот

разговаривал так, а про это, может, и вообще никому не рассказывал, может, он всю жизнь предполагал, что когда-нибудь Ивлев-младший явится к нему, чтобы выслушать то, что он сейчас говорит. И он сделал паузу, чтобы понять, так ли это на самом деле.

— Я слушаю, дядь Паш…

— Какое было время, Владимир. И ка-ак оно быстро летело! Пятилетку — в четыре года! Жизнь мчалась вперед с курьерской скоростью… Да, отец через год был слесарем-вагонником, еще через год — осмотрщиком вагонов. Приняли в комсомол. Принимали в клубе, который до сих пор сохранился. Он здесь рядом: с балкона ты должен увидеть. Тогда его только отстроили. Замечательный дворец для железнодорожников. Оркестр, праздничные речи, особо отличившимся — ценные подарки. Не премии, а ценные подарки. Понимаешь?! И вот твоему отцу — отрез на костюм. И квитанция на бесплатный пошив, то есть за счет депо, конечно. Вот как он работал! Ленинградский коверкот! Песочного цвета… Мечта! Не нэпманский, а уже наш, отечественный, ленинградский! Шить костюм заказал на Малой Бронной. Не знаю, кто посоветовал или сам решил, ведь на примерку добраться — уйму времени потеряешь. Но пошивочная высшего разряда. Сшили, что и говорить, классно!

Павел Алексеевич поднялся, чуть вытянув руку, дошел до журнального столика, нашарил пепельницу и папиросы, затем вернулся. На ощупь поставил пепельницу перед собой и закурил. А Ивлев, силясь представить этот первый, а потому просто великолепный для отца костюм, перебирал в памяти довоенные фотографии отца, но они однообразной картиной следовали у него перед глазами.

Начинало темнеть. Ивлев осмотрел стены, нашел выключатель и щелкнул им.

— Ах да! Прости, Владимир, уже вечер. Может, телевизор включить? Знаешь, что интересно, хоккея с шайбой никогда, можно сказать, не видел, а полюбил. Даже любимые игроки есть…

— А почему отец уехал из деревни?

— Трудно ответить. Вот почему ты решил стать моряком?! — Павел Алексеевич помолчал, то ли ожидая ответа, то ли собираясь с мыслями. — В двух словах не скажешь. Было куда и к кому ехать. Но он все равно уехал бы, даже если бы меня и не было здесь, — он взмахнул рукой, как бы в знак утверждения. — Ведь он вырос вместе со мной, я ему нянькой был. Мне лет десять было, когда его привели к нам. Твоему деду после ранения отпуск дали двухнедельный. Приехал. Жена уже год в земле лежит, дети сиротами. Тоскливо. Ну а родня времени даром не теряла: заранее подыскала ему невесту в другом уезде, вдову-солдатку. Почему так далеко? У Семена же трое детей. Хоть и время было такое, что все женихи или на войне, или погибли, но с тремя маленькими детьми, причем сразу же одной остаться, согласись, мало кто с таким пойдет под венец. И твою теперешнюю бабку обманули. Сказали, что двое, совсем маленькие. А раз маленькие — то ничего не помнят, привыкнут. Согласилась, приехала… А Алексея в наш дом привели. Мы с дедом братья. Так что я тебе прихожусь двоюродным дедом. — Он улыбнулся.

— А что же бабка?

— А что бабка… Узнала потом, но обвенчались ведь, крест целовала… Она набожная очень. Вот приедешь — она тебе под образами спать постелит. А Алексей так почти у нас и жил. После гражданской, когда дед вернулся, тогда только насильно привел его к себе в дом.

«Мне отец про это не рассказывал, — подумал Ивлев. — Да и спрашивал ли я когда-нибудь? Знал, что бабка родная умерла. Знал, что деревня, где отец родился, называлась Отрада. И то узнал, когда заполнял анкету для заграничной визы моряка. А район назывался как-то по-старому. Как же?.. Как же… Не то Ухтомский, не то Ухоловский… Где-то на юге Рязанщины».

— Все равно бы уехал из деревни, — продолжал Павел Алексеевич. — Такой характер у него. Он и на восток так попал. Хотел Комсомольск строить, а в депо не пустили, нужен здесь, сказали. Тогда он в тридцать третьем и ушел в армию. Формировались железнодорожные батальоны специально для Дальнего Востока, где в то время укладывали второй путь. И изыскания БАМа уже велись. Осенью их и отправили из Москвы. Что и говорить, трудно им пришлось в первую зиму. Ребята все с запада, от яблок, можно сказать, ехали; отец писал, что каждый день хвойный отвар не то пил, не то им рот полоскал, чтобы цинга не началась. И морозы… Эх, не пришлось в ваших краях побывать, жалею.

— Я буду возвращаться — вместе и поедем. Или полетим, что быстрее и лучше. Сюда ехал поездом. Все посмотрел, кое-что вспомнил. Я же вас обманул тогда, дядь Паш. Все-таки съел --">