Марианна Борисовна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

предмет познакомиться.

Какой завидный жених:

«Люблю мыться, смотреть киножки и т. д. не курю, пью редко, но медко…»

ИЗ ПАПКИ «РАССКАЗЫ И РАССКАЗИКИ»

ТИГРИС

Вчера кот обнаружил окно, а за ним жизнь. Такой умный, слушай, не удивлюсь, что к годику он выучит таблицу умножения и сам дойдет умом до того, что земля круглая. И не надо будет это ему объяснять. Так вот, он обнаружил окно, а за окном оказался целый мир. Мир в лице воробьев. Эти воробьи там всегда живут, на старых лозах папиного виноградника. О винограднике отдельно.

Когда папа ел вишню где-нибудь, поел — и бросал за плечо косточку, она обязательно прорастала. Кстати, такой же талант у Даньки — он бросил из окна своей комнаты орех — тот пророс. Но соседи побоялись и его спилили, потому что он ветками тянулся к их окнам. Они боялись, что к их дочери будут по дереву лазить кавалеры или того хуже — воры. Ну вот, а однажды он яблоко ел и косточки опять в окно — лень было спускаться вниз… И что? Правильно — мы этот саженец пересадили подальше от бдительных соседей, поближе к реке, и оно, это деревце, ну прямо как девочка-балерина пятнадцатилетняя, стройненькое, радостное уже седьмой год, ка-а-к расцветет весной в одночасье, дух захватывает от гордости, мол, вот какое ты у нас…

Ну вот, папа посадил лозу под балконом, но внизу жила соседка Лиза Чайка, огро-о-омная, как трансформаторная будка. Она вылила под виноград кипяток. Виноград своими салатовыми листиками заслонял ей виды. А какие виды там были — стройка… да. Вылила кипяток, и папа так расстроился, что прямо чуть не плакал. И он стал эту лозу спасать. Что-то вырезал. Выстригал, пересадил ее на заднюю сторону дома, и она, благодарная, лоза, — она ведь существо чувствующее и мистическое, она принялась и потянулась листьями прямо к окну, где была моя комнатка. Окрепла. И вот на этой лозе — воробьи. Уж которое поколение. На закате они начинают орать, устраиваясь на ночлег, как они там помещаются, просто не представляю. Но орут, орут… Но тут Тигрис наш, пират сомалийский, одним прыжком — шлеп! — легенько, на подоконник, глаза выпученные, и, поцыкивая зубом после сытного ужина, он воробьям, мол, пацаны, а чё орем, ы?

И все-о! тихо! Все по койкам и спят. Порррядок теперь у нас. Отак. А то галдели и дрались каждый вечер.

Надо бы его сфотографировать, но сначала ведь надо его поймать. Остановить, чтоб он сел или лег… Не-е-е. Он ведь не бегает, он телепортируется. Только по топоту и звону его игрушки слышно, в какую сторону он умчался, ускакал… И дает всем понять, кто здесь хозяин. Неприветлив с чужими. Подходит, нюхает, трогает лапой, даже шипит иногда, мол, гражданка, вы тут случаем не засиделися? У нас дел — цельна телега. А вы тута…

И кушает уже с таким брезгливым видом, мама говорит, иногда думает, что он повернется и скажет, головой покачивая: «А печеночка сегодня жестковата… не удала-а-а-ась… бывала и лучше. Знаем. Едали…»

БАБУШКА, К ДОСКЕ!..

— Ты, мама, — говорил как-то мой Даня, — или посылай за мной в детский сад дедушку, или сама одевайся поприличнее, потому что Генка всем говорит, что у меня мама ненастоящая. Вон у Генки мама, — и Данька мечтательно закатил глаза, — у нее имя, знаешь, какое?! Не какая-нибудь там… А Галина Трандафировна! И она здоровенная такая! Крепкая! И в юбке! Ох, какая у нее юбка! — восхищенно завидовал Данька. — Можно палатку делать или ширму для кукольного театра!

И дочь моя туда же:

— Что-то ты, мама, какая-то несолидная. Хохочешь все время. И поешь, как птичка. И ходишь как-то вприпрыжку. Что же это такое? Ты почему не занимаешься совсем нашим воспитанием, мама?! У меня скоро детство закончится, а я до сих пор не знаю, что значит стоять в углу, что такое крепкая родительская рука или ремень на моей попке… Другие дети вон сколько рассказывают… И скандалы, и наказания разнообразные… Эх ты, мама… Лишить тебя, что ли, родительских прав?

А Данька возражает с сомнением:

— Да кому она такая нужна? Она же без нас пропадет… Или плачет, когда у нас неприятности, или хохочет, когда все в порядке. В нормальном состоянии ее же не застанешь… Вот, опять смеется!

Вообще, как-то жизнь слишком быстро мчится. Мое внутреннее состояние и моя мысль за нею просто не поспевают. Мне ведь уже двадцать шесть лет… Даже за сорок…. Очень за сорок. А в душе — все еще тринадцать. И не больше.

Вот сплю я как-то, мать семейства, --">