Юрий Васильевич Антропов - Ивановский кряж

эту махину, да и в кусты, а убирать за тебя дядя будет.

Аня, сдерживая себя, сказала:

— Иван! Что с тобой седни? Ты че куралесишь? Ну, террикон. Ну, понавалили этого шлаку за столько-то лет — так еще бы, это ж завод, а не печка! И пускай она стоит себе, эта гора. На твоем дачном участке она, что ли? Да ведь и то имей в виду, что тебя это теперь не касается ни с какого боку.

— То есть как это не касается?

— Ты ж не плавильщик теперь. Пять лет уж как не имеешь никакого дела со шлаками… — Аня спохватилась, что зря заикнулась про это, он же сам не виноват был, Иван-то, что из-за плохого зрения его перевели на другую работу. Спохватилась, но уже не могла остановиться. — Ты теперь, Ваня, сам по себе. Почти что самый главный человек на комбинате, — она легко перешла на шутливый тон. — Вся казенная резиновая обувь через твои руки проходит. Главный клеильщик — вот ты кто! Все бабы заводские к тебе шастают клеить. Гляди, не приклейся к которой, а то ведь я живо отвулканизирую…

«Э-эх, дура баба, хотя и хороший по жизни человек, — потерянно горбясь, втихомолку посетовал Иван Игнатьевич. — Где же ей понять? Если бы она сама нажгла в плавилке этот шлак, тогда бы иначе запела!»

Впрочем, говорил он себе, ему трудно объяснить не только жене, сроду не бывавшей на заводе, но и мужикам в цехе, плавильщикам, что именно тревожит его с некоторых пор. Стоит лишь заикнуться насчет шлака: дескать, надо разгрести дотла этот проклятый террикон, переплавить в металл, извести в дело, а потом уже и на пенсию уходить, — как они поднимут его на смех.

— Ну чего же тут непонятного?! — взмолился Иван Игнатьевич, словно забывая, что рядом только одна Аня, нет никого из цеховых.

Разбуженные, выглянули из своих комнаток Наташка и Бориска. Двери их боковушек выходили справа и слева в комнату чуть побольше, которая была спальней родителей, хотя звали ее залой, потому что здесь, кроме кровати, стояли телевизор, буфет, круглый стол, этажерка и аквариум.

— Вы что это? — спросила Наташка, кутаясь в одеяло.

— Базарите на весь дом, — буркнул Бориска и прошлепал по комнате босыми ногами. Через минуту он вернулся из туалета и, увидев, что ничего не изменилось за время его отсутствия — как сидели на постели, так и сидят старики, а сестра в дверях застыла, будто привидение, — сказал насмешливо: — Педсовет, что ли, заседает? Опять ребятишкам-тунеядцам промывание мозгов будет?

Позевывая, Бориска скрылся в своей комнате, однако дверь за собой закрывать не стал. Из темноты, с продавленного диванчика с валиками, на котором он спал, ему было хорошо видно всех троих в лунном свете, широко падавшем сквозь окно залы. Не спрятав, как обычно, голову под одеяло, Бориска услышал, как Наташка спросила отца с матерью еще раз:

— Почему не спите-то?

— Иди, иди, Ната, ложись, не стой. Мы просто так, беседуем с папкой, — успокоила ее мать.

— Беседуют они…

Отец, поколебавшись, остановил Наташку, уже готовую повернуться и уйти.

— Доча! Скажи-ка вот. Ты грамотная у нас. По-твоему, как это будет выглядеть, если, к примеру, террикон, ну который на заводе-то, так и останется на веки вечные?

— Как останется?

— А вот так. Гора горой.

— Да уж чего хорошего!

— А! — вскинулся Иван Игнатьевич, трогая за плечо жену. — Что я тебе говорил? Даже молодежь понимает, на что уж она нынче… Молодец, доча! Я вот и талдычу мамке твоей непонятливой, что не пойду на пенсию до тех пор, пока не разгребу этот шлак, испереязви его!

— Весь?

— Весь. А чего с ним чикаться?

В его голосе не было и намека на шутку. Да Наташка и без того поняла, что он сейчас не шутит. У него была привычка в минуты гнева вставлять чудное слово «испереязви», которое было в его запасе самым бранным. С некоторых пор взял он эту моду — перенял у своего тестя. Дед Наташки — а ему уже за семьдесят — то и дело по-стариковски беззлобно бурчит: «Язви вас в душу!», и вот отец переиначил это присловие на свой лад. «Переплюнул тестя», — острил Бориска.

— Он, Ната, — сказала мать, — до ста лет собирается ползать на карачках по этому террикону.

Иван Игнатьевич подобрался, как бы заранее готовясь к спору с кем-то еще более упрямым, нежели собственная жена.

— Хотя бы и на карачках! Я вам вот что скажу. Вам тут хихоньки-хахоньки, а это ж двойной вред получается. Исключительно!

— От кого вред? — вроде как простодушно удивилась Аня. — От нас?

— Да не от вас! Не --">