Герман Кант - Объяснимое чудо

все равно нет. Изнуряет и то и другое,
удовольствие доставляет и то и другое.
Это утверждение, пожалуй, дает мне прекрасную возмож­
ность закончить то, за что я взялся, выполняя дружескую
просьбу. Я надеюсь, что чтение моей книжечки окажется сов­
сем не изнурительным и доставит немножко удовольствия.
Герман Кант

6

Объяснимое чудо

Все это давным-давно известно. Все эти истории похожи на
множество других. Вроде бы совсем обычные. Они пришли мне
на ум, заговорили во мне, когда я задал себе вопрос, с чего
же все для меня началось, как родилась дружба.
С давних пор я верю, что безвозвратно уходит лишь малая
частица происходящего с человеком в жизни. Воспоминания,
которыми я собираюсь поделиться, еще больше утверждают
меня в этом.
Ведь я говорю совсем не о провйдении, предопределении и
судьбе, я говорю о жизненном опыте. Думается, мой долг
писателя — сохранить это пережитое, пережитое мною и мно­
гими другими.
Некоторые события, о которых я намерен рассказать, почти
совсем было стерлись из памяти. И только когда я отправился
по собственным следам в далекое прошлое, они вновь ожили
во мне и я подумал, что они имеют отношение к делу.
Дело это — дружба. Дружба с Советским Союзом, дружба
с советским народом. А коль скоро дружба с чего-то начинается,
то началась она, пожалуй, так.
В одно ноябрьское утро 1944 года — всего несколько дней
назад я стал электромонтером, а еще через несколько дней
мне предстояло стать солдатом гитлеровского вермахта,—
в это ноябрьское утро я впервые в жизни переступил порог
лагеря для военнопленных. Произошло это в Злате-Зюд под
Пархимом. В лагере сломался насос, и мне нужно было по­
стараться устранить поломку.
7

Не помню уж, сумел ли я что-нибудь сделать, да это и не
важно. Важны две мои встречи с пленными.
Конечно, я и раньше видел пленных — в юности фатерланд
предоставил мне для этого массу возможностей,— однако
таких, как эти, я еще не встречал.
Сохраненные памятью картины — словно серый контур на
сером фоне, время все же не стерло их яркости. Они подарили
мне необыкновенное.
Они помогли справиться с бедой и жалостью к себе, которые
чуть было меня не сломили, когда я сам попал в плен. А случи­
лось это через несколько недель после того ноябрьского дня
в Злате-Зюд. Этим картинам я обязан первыми проблесками
чувства справедливости. Теперь я знал, как могло быть, что
могло случиться, если бы дошло до возмездия: око за око,
зуб за зуб.
Но я видел пленных советских солдат не только в продым­
ленной призрачности, не только в их ужасающем настоящем,
перед лицом которого смолкала даже наглость восемнадцати­
летнего мальчишки. В тот день я увидел там одно изображение,
странно, но образ этот запечатлелся в памяти гораздо ярче,
чем жалкая действительность. То был карандашный набросок
размером с ладонь на одном из цилиндров насоса. Он был
сделан совсем недавно, автор очистил от грязи кусочек стенки,
и вот передо мной четкие, точные штрихи на оцинкованной
поверхности цилиндра. Рисунок изображал молодого солдата
в островерхом шлеме со звездой и в длиннополой шинели, с
винтовкой на плече. Он застыл как на посту, красивый и силь­
ный.
Я понятия не имел, что такое искусство, но почувствовал,
что это произведение мастера. То был зов иной, более глубо­
кой истины, которая была сокрыта под слоем окружающей
убогости. То было воспоминание и в то же время предвидение;
для автора оно стало опорой, а мне — созерцателю — нанесло
весьма своеобразный удар: я воспринял заключенное в ри­
сунке послание и испугался — ведь угроза была адресована
мне. Но с глубочайшим изумлением я ощутил, как во мне
шевельнулись уважение, восхищение перед незнакомцем, перед

моим\плененным врагом, который с карандашом в руке за­
щищался в этом аду против страха и отупения.
Я уже говорил, что не помню, починил ли я насос. Но одно
знаю, и этого у меня никому не отнять. В тот день я начал
устранять одно из нанесенных мне в юности повреждений: с
тех пор я уж е не был способен на настоящее презрение к
врагу, которое мне упорно внушали, особенно если враг был
родом из восточных краев.
Нет, рисунок не сделал со мной большего, но человек,
знающий мир, к которому принадлежал этот ад, и тот камен­
ный век, в котором я вырос, поймет всю разительность пере­
мены.
А дальше? Дальше все --">