Виктория Захаренко - Вычуры капризоного сентября

вынесет. Опыт повседневности

вынес его к небольшому стеклянному зданию и воткнул в длиннющую

очередь.

— Вы последний? — поинтересовался какой-то человек.

Наученный историей со старухой, он решил вообще не отвечать. Сзади

послышалось несколько глубоких вздохов, один другого горестнее, в чей-то

голос затянул негромкий печальный монолог:

— Вот оно, хамство. Жаль, нет на хамство закона. А если бы придумали

закон, то и хамства бы не было. Я бы всех хамов расстреливал. Тогда бы и

хамства не было,..

— Вы много будете брать? — повернулась к нему стоящая впереди

девушка.

— Д-д... так... уж…

Девушка сладострастно сузила глаза и в малиновок улыбке показала два

передних зуба.

— Если вам не очень надо, то я возьму девять, а вы — три.

Он хотел было остаться верен благоразумной непроницаемости, но эти

лукаво сощуренные глазки, этот влажный маленький, словно вишенка, ротик

требовали ответа. И он не придумал ничего лучше, как подмигнуть шалунье.

Ее глаза гневно поползли наружу, раздвигая мохнатую опушку ресниц, рот

стал судорожно разъезжаться в стороны и превратился из вишенки в красную

кривую ящерицу.

— Ну, нет уж! Размечтался!

И девушка резко повернула к нему возмущенную спину. Тогда он

понял: у него один-единственный вариант — оставить человеческий клубок.

Пусть ненадолго, может быть, беда попустит. Но сейчас, если он будет

умножать попытки наладить контакт с внешним миром, нелепости закружат

его и в конце концов одолеют. Он покинул очередь и направился к выходу из

города.

2

Стоя перед огромным расписанием возможностей обрести свободу, он

вчитывался в ничего не говорящие ему названия, цифры и наконец решился

выбрать направление наугад. Вагон словно ждал его прихода. Двери тут же

закрылись, ритмичный стук и легкая тряска подтверждали, что он во власти

движения. Все реже показывались за окном творения рук человеческих, все

чаще нерукотворные. Поля и деревья. Деревья и поля. Потоки ленивой воды.

Остановка. Он вышел прямо в Сентябрь. Изукрашенные всеми опенками

охры, колючие кустарники таращились на него бусинами коралловых ягод.

Парад тончайших паутинок завис в тепловатом воздухе. Трава изрядно

пожухла, но еще много цветов утешало ее печаль. Он шел, не останавливаясь

и не оборачиваясь. Глазастые кусты все чаще сменялись деревьями: вот одно

вышло навстречу, другое, несколько, пока они не окружили его чинным

собранием. Расписная желтая крыша была сплошь истыкана лучами

прохладного, почти голубого солнца. Тут он увидел девочку. Девочка несла

раскрытый школьный портфель. Видимо, ока собирала в него грибы. Сначала

он хотел спрятаться за стеной бурых стволов, но их глаза успели встретиться.

— Здравствуй, девочка.

— Здравствуйте.

— Я вот гуляю.

— А я грибы собираю, — призналась в очевидном девочка, продолжая

разгребать веткой опавшие листья.

— Может быть, я тебе мешаю?

— Нет, вы мне не мешаете, — охотно отозвалась она и достала из

портфеля красную шапочку.

— Красная шапочка... — сказал он.

— Да, красная. Но не та, что из сказки. Я сама по себе.

— А я и не знаю никакой другой красной шапочки...

Он поймал на стебле какого-то злака брыкливую букашку.

— Зачем? Отпустите кузнечика.

— Все равно жить ему осталось чуть.

— Это по-нашему чуть, а для него, если он месяц проживет, то это по-

человечьему... — она ненадолго задумалась, посмотрела на голубую дырку в

желтой кленовой кроне и добавила: — Пятнадцать лет.

— Почему думаешь - пятнадцать?

— Потому, что мой дедушка умер в семьдесят пять лет.

Девочка продолжала ковырять веткой под деревом, но уже как-то

рассредоточено. Потом вдруг спросила:

— Вам

--">