Порфирий Андреев - Крутые версты от Суры

деревне было негде. Учиться надо, а писать не на чем. Клочок чистой бумаги для нас был кладом, мечтой. Эта нехватка бумаги преследовала меня еще долго, вплоть до Горького. Писали на оберточной бумаге, на старых газетах и книгах. Помню, в Ядринском педагогическом техникуме преподаватель математики Апухтин взял в руки исписанную одним книгу на немецком языке, внимательно просмотрел ее, перелистал и презрительно процедил сквозь зубы:

- Это варварство!

Все притихли. Я не удержался:

- Почему, Григорий Федорович?

- Потому что это Фридрих Шиллер. Понимаете, Фридрих Шиллер!

Читать я научился как-то сразу, безо всяких усилий, совершенно незаметно даже для себя.

Хуже обстояло дело с письмом. Мне просто нечем и не на чем писать, нет ни карандаша, ни бумаги. На первом же уроке учительница заметила мое затруднение,

- У тебя нет карандаша?

- Нет,

- Кого знаешь из старшеклассников?

Я тоскливо оглядываю весь ряд. Всех знаю, но кого назвать? Стыдно уж очень. Вот впереди сидит сын священника Федора Даниловича Юрий. Он и одет лучше, и в церкви прислуживает отцу. Русские, и родители тоже русские, хотя все хорошо говорят по-чувашски. Наконец, решаюсь:

- Юрочку знаю.

Учительница ему:

- Ну, Юра, дай ему карандаш.

- Вот еще. Мне самому нужен.

Учительница ласково уговаривает :

- Дай, Юра, дай, а я тебе за это дам целый карандаш.

 Ручки мы, дети, сами делали из палочек, чернила изготовляли из шишек, но вот с перьями было плохо, самодельные перья не годились, они только царапали бумагу.

Квартирант - это эпоха! 

Позднее к желанию иметь письменные принадлежности прибавилась страсть к книгам, к чтению. Когда впервые прочитал "Детство" Горького, мне показалось, что он написал обо мне. С тех пор я стал вести дневник и вел его долго, вплоть до отъезда в Горький [3] .

Мне плохо в переменах. Ребята - народ озорной, играют бурно, борются, лупят друг друга. А я единственный малыш среди 10-12-летних мальчишек, и мне всегда достается больше всех.

О жизни начал задумываться рано, еще до школы. Например, что это за слово "Отец"? Все мои товарищи взрослых мужчин зовут папой. А я по-другому: одного - дедушкой, а другого - дядей. Тут что-то не так. Улучив удобную минуту, я говорю матери:

- А дураки вы все-таки, мама!

- Почему же это, сынок?

- Все зовут мужчин в доме папой, а я почему-то дядей. Просто вы неправильно меня научили с детства. Мне надо дядю Семена папой звать, ведь у всех папы.

 Мама удивленно смотрит на меня, краснеет, потом смущенно отворачивается, украдкой утирает слезы. Ничего мне не объясняет, уходит во двор. Чувствую, что сказал что-то нехорошее, огорчил мать, но в чем тут дело - не понимаю.

Зимой самая большая радость детей - это катанье с гор. Но у меня нет ни салазок, ни лыж. А уж о коньках и говорить нечего. Иногда кто-нибудь из ребят сажает на салазки с тем, чтобы я в уплату тащил их в гору. Но это не всегда, чаще всего я один торчу в стороне. Дедушка мой не мастак на ремесла, все его мастерство ограничивается лаптями и веревками.

В 1928 году окончил начальную школу. Теперь мне предстоит ходить в шестилетку в село Ядрино, за семь километров. Нас теперь ходит человек 8-10, из них я опять самый маленький, мне десять лет.

А там обстановка другая: в нашем 5-м классе учатся 17-18 летние парни. Поскольку тогда не было всеобуча, в школу ходят когда кому вздумается. А некоторые, особенно девчата, вообще не учатся. Местные великовозрастные шалопаи теперь мучают нас беспрестанно, щиплют сзади, толкают.

Осенью и весной в хорошую погоду мы ходили домой, а зимой в стужу и непогоду для меня снимали угол у кого-нибудь из знакомых матери. Это значит, днем я сидел, притулившись где-нибудь у стола. Читал, готовил уроки, а на ночь устраивался где-нибудь на скамейке, на полатях или на полу. Ох, уж эта "квартирная" жизнь! Это целая поэма! Началась она, понятно, в десять лет и продолжалась в различных вариантах почти до выхода на пенсию, считай, всю жизнь. У кого я только ни жил, каких людей ни перевидал ! Были тут и хорошие, и плохие, праведники и грешники, аскеты и развратники, счастливые семьи и несчастливые! Жизнь каждого из этих людей видна тебе как на ладони, пытливые глаза ребенка, а затем

--">