Курт Воннегут - Капли воды

больших перемен. Она двигалась незаметно, и щеки ее покрывал румянец. После обмена хрупкими любезностями она спросила, упоминал ли Ларри про фонарик.

— О, да. — ответил я. — После первого же явления. Он был просто в ярости.

— А сейчас? — спросила она серьезно.

— Плохие новости для вас, Элен, хорошие — для Ларри. После трех концертов он уже привык и совершенно успокоился. Эффекта, боюсь, никакого. Почему бы вам не перестать? Вы изводили его достаточно долго. Все, на что вы можете рассчитывать, — это месть, и ей вы уже насладились.

Конечно, не мне ей было указывать, но она, по-моему, совершала фундаментальную ошибку. Все ее пакости были слишком регулярны и предсказуемы, и Ларри не составляло никакого труда вставить их в часовой механизм, управлявший его жизнью, и перестать замечать.

Она приняла плохие вести абсолютно спокойно. Я мог с тем же успехом сказать ей, что ее кампания увенчалась ошеломляющим успехом и Ларри вот-вот готов капитулировать.

— Месть — слишком мелкая рыбешка, — сказала она.

— Элен, вы должны обещать мне одну вещь...

— Конечно. Почему бы мне не поступать, как Ларри, и не обещать что угодно направо и налево.

— Обещайте не делать ничего на концерте в Ратуше.

— Слово скаута! — сказала она. — Никогда не давала обещаний с такой легкостью.

Тем же вечером я пересказал наш разговор Ларри. Он закусывал перед сном крекерами с молоком.

— Угу, — сказал он с набитым ртом. — Если она знала, что говорила, то это был первый осмысленный поступок в ее жизни.

Он презрительно пожал плечами:

— Я победил эту Премудрую Елену.

— Элен, — поправил я.

— Как бы ее ни звали, скоро она сядет на поезд и отправится домой. Какая безвкусица! Честное слово, я бы не удивился, если бы она начала бросаться в меня жеваной бумагой и вставляла булавки в дверной звонок.

Где-то на улице загремела крышка от мусорного бака.

— Что за грохот, — сказал я. — Зачем так шуметь.

— Какой грохот?

— Мусорный бак.

— А, это. Жил бы ты здесь, давно бы привык. Не знаю, кто это делает, но кто-то грохочет тут каждую ночь, — он зевнул. — Как раз когда я ложусь спать.

Хранить важные секреты, особенно о том, что наделал сам, — нелегкая задача даже для очень умных людей. Для людей недалеких это настолько трудно, что, например, большинство преступников попадают в тюрьму из-за собственной болтовни. Что бы они ни натворили, это слишком прекрасно, чтобы не раструбить об этом на каждом углу ко всеобщему восхищению. Трудно поверить, что Элен ухитрилась хранить секрет в течение пяти месяцев. На самом деле, она хранила тайну — и превосходную — целых полгода, начиная с разрыва с Ларри и вплоть до самого концерта в Ратуше, двух дней не хватило.

В конце концов она раскололась, во время одного из наших обедов спина к спине. Она так подала новость, что я даже не понял, пока не увидел Ларри на следующий день, что же она мне поведала.

— Вы обещали, Элен, — напомнил я ей. — Никаких выходок на завтрашнем концерте. Никаких выкриков с места, тухлых помидоров и вручений судебных повесток.

— Не грубите.

— Это вы не грубите, милая моя. Концерт проводят не для Ларри, а для любителей музыки. Это не место для партизанской войны.

Первый раз за многие месяцы она казалась расслабленной, как человек, только что успешно завершивший важное дело — редкое зрелище в наши дни. Ее кожа, прежде пылающая от возбуждения и таинственного ожидания, безмятежно порозовела.

Она обедала в тишине и не задала мне ни одного вопроса про Ларри. Да я и не мог бы сообщить ей ничего нового. Несмотря на ее постоянные напоминания — гудки, открытки, фонарик, кашель и бог знает что еще — он совершенно забыл про нее. Его жизнь невозмутимо катилась своей эгоистичной колеей.

Потом она рассказала новость, и стала ясна причина ее спокойствия. Я ожидал чего-то подобного, даже пытался исподволь подтолкнуть ее. И не был ни удивлен ни впечатлен. Это было напрашивающееся решение всех проблем, принятое перед лицом очевидного.

— Жребий брошен, — сказала она.

И добавила:

— Возврата нет.

Я согласился, что жребий брошен, оно и к лучшему. Мне казалось, я понимаю, что она имеет в виду. Правда, перед тем как уйти, она зачем-то поцеловала меня в щеку.

Следующим вечером — в наше обычное коктейльное время — я зашел в его студию. Его не было видно. Когда я появлялся, он всегда был в гостиной и смешивал коктейли, элегантный в своем кричащем клетчатом пиджаке, подаренном кем-то из --">