Юрий Валентинович Трифонов - Прозрачное солнце осени

Юрий Валентинович Трифонов Прозрачное солнце осени

В буфете аэропорта, где всегда суета, нервность, пассажиры отсчитывают минуты, пахнет борщом, который некогда есть, где официантки мечутся между столиками, где летчики в кожаных куртках пьют возле стойки сметану из граненых стаканов, – встретились два человека, которые не виделись много лет. Один из них сидел в компании молодых людей в клетчатых пиджаках за столиком возле окна, пил коньяк и ел заливную рыбу, густо приправляя ее хреном. Другой пил чай, сидя за столом возле двери. Они оба заметили и узнали друг друга, но как-то еще не решались подойти и поздороваться. Слишком долго они не виделись.

Потом тот, что пил чай, поднялся и, посмеиваясь издали, медленно пошел к столику возле окна.

– Здравствуй, Величкин Толя, – негромко сказал он, останавливаясь в трех шагах от столика.

Человек, которого назвали Величкиным Толей, повернулся вполоборота. Он был крупного роста, большеголовый, рыхлый, лет сорока пяти. Судя по его галстуку, значкам, приколотым к пиджаку, по пачке сигарет, лежавшей на столе, он летел из-за границы. Может быть, из Китая или Вьетнама. Увидев подошедшего, он сделал вид, что заметил его только сейчас, сию секунду.

– Галецкий? Аркадий? – спросил он, привстав, и вдруг порывисто, с некоторой театральностью вскинул руки. – Аркашка! Как ты здесь очутился?

– Что значит «очутился»? Я не очутился...

– Постой, постой! Ты сначала садись и выпей. Мы тут празднуем прибытие на родную землю. Ребята, познакомьтесь: это Галецкий, мой однокашник, мы вместе учились в институте физкультуры в Москве, лет примерно... сколько же?.. лет восемнадцать назад.

– Да говори уж – двадцать, – сказал Галецкий. – Двадцать годков, как кончили.

– Ну двадцать, двадцать пять – какая разница? Для этих молокососов все это одинаковая древность. Называется: «до войны». Они тогда в песочек играли на Тверском бульваре. А мы уже гоняли в футболешник на первенство вузов... Вот этот Аркашка Галецкий стоял в голу сборной института, а я, представьте, играл на краю.

Кто-то из молодых людей недоверчиво хмыкнул.

– Когда ты играл на краю? – спросил Галецкий.

– Я? Конечно, играл. Только не в первой команде, а во второй. Еще Петька Щипанов со мной играл. Проценко, Михей Белобородое... А где Михей сейчас?

– Не знаю.

– Говорят, здесь, в Сибири. Кто-то мне говорил.

– Не знаю. Я человек таежный, ничего не знаю. Это вы, столичные деятели...

– Да мы, столичные деятели, тоже ничего не знаем. Всех разбросало. Я тут встретил как-то Соню Кудинову на курорте. Помнишь ее? С внуками отдыхала. Она про Михея что-то рассказывала, но я уже забыл что.

Галецкий присел к столу. Он был худощав, с сутулой спиной, с обветренным, в жестких морщинах, грубо загорелым лицом старого спортсмена или охотника. Когда он улыбался, обнажались два ряда металлических зубов.

Долговязые молодые люди в клетчатых пиджаках оказались волейболистами. Они возвращались из месячной поездки в Китай. Величкин был у них руководителем. Нет, не тренером, а именно руководителем, то есть он руководил всеми, всей делегацией. Тренер скромно сидел в углу стола – щупловатый, смуглый, с черными галочьими глазами юноша по имени Марат. Спортсмены по очереди вставали, пожимали Галецкому руку и называли себя. Они делали это довольно небрежно. Галецкий не вызывал у них интереса, он казался им старым и провинциальным. Они сейчас же заговорили о чем-то своем, а Величкин и Галецкий начали вспоминать прошлое.

Величкин по временам прерывал воспоминания и вскрикивал возбужденно:

– Позволь, в чем дело? Почему ты не пьешь?

– Я уже выпил, Толя.

– Что ты выпил? Какую-то каплю!

Галецкий морщился, крутил головой и одновременно водил своей огромной красной рукой перед носом. Кожа на его руках была в ссадинах и царапинах, как у деревенского жителя, которому часто приходится иметь дело с дровами и топором, а концы пальцев были желтые от табака. В своем коротком пиджачке, в старых полинялых лыжных штанах он выглядел невзрачно рядом с толстым, солидным Величкиным. Но Галецкий не замечал этого. Наоборот, он все время чему-то радостно улыбался, перебивал Величкина и с фамильярностью шлепал его по толстой ноге: «А ты, Толя, разжирел безобразно! Куда это годится».

Говорили они сбивчиво, торопясь, прерывая друг друга. Особенно спешил Галецкий. Самолет на Москву должен был отлетать через тридцать пять минут, а в поселок Чимжу, куда летел Галецкий, --">