Владимир Васильевич Ханжин - Крутоярск второй

все-таки шел к кровати сына. Но Ира опять отвернулась к стене, и Овинский, словно поймав себя на чем-то страшно унизительном и постыдном, опустился на стул.

Он сидел и собирался с духом, потому что ему предстояло сделать самое невозможное — уложить вещи и уйти.

Надо было торопиться, пока не проснулся сын. Овинский достал с шифоньера чемодан, с которым он когда-то пришел сюда, поставил его на стул и открыл. В чемодане хранились елочные игрушки. Виктор собрал несколько ниток блестящей невесомой канители, понес их к столу и в этот момент ощутил на своей спине взгляд жены. Он обернулся.

Трудно сказать, сколько времени они смотрели друг на друга. Наверное, всего лишь одно мгновение. Овинский уловил в ней какое-то колебание, какой-то обращенный не к нему, а к себе последний, отчаянный вопрос. Но едва он сделал движение к ней, как Ира, словно опомнившись, отрицательно замотала головой и затряслась в рыданиях.

Собрав чемодан, Виктор остановился у кроватки Алеши. Он смотрел на сына без всяких мыслей, одеревенелым, опустошенным взглядом. Он видел лишь лоб сына, и даже не весь лоб, а две круглые маленькие вмятинки, оставшиеся после ветрянки.

Овинский вышел в переднюю. Антонина Леонтьевна лежала на кушетке в кабинете мужа. Увидев зятя в открытую дверь, она приподняла голову. В нем опять шевельнулась слабенькая, дрожащая надежда, хотя он мог рассчитывать на что угодно, но только не на поддержку матери Иры.

— Прощайте! — испытующе произнес он и поставил чемодан.

Антонина Леонтьевна посмотрела на чемодан безразличным, обессиленным взглядом, потом положила голову на подушки и, подняв к потолку поблескивающие больным влажным блеском глаза, ответила сипло, еле слышно:

— Прощайте.

Тестя не было видно, да Овинский и не хотел встречи с ним.

Сейчас он понимал, почему все это случилось. Цепь ошибок. Вспоминая и анализируя пережитое, он видел каждое звено этой цепи. Но что в том проку — катастрофа уже разразилась. Сознавая свои ошибки, лишь мучительнее переносишь беду.

II

Жизнь его была богата событиями: в свои тридцать два года Овинский мог с достаточным основанием сказать, что успел немало перевидать. Возможно, она сложилась так потому, что во всем, что касалось его личной судьбы, Овинский всегда был сторонником крутых решений и поворотов.

Годы его юности совпали с годами войны, и он — тогда, в сущности, еще мальчик — был не просто свидетелем событий. В августе 1942 года, за месяц до своего шестнадцатилетия, Витя Овинский ушел в ополчение. Это было в Краснодаре. Укрепившись вдоль старого высохшего русла Кубани, ополченцы держали оборону против врага, уже занявшего город. Когда враг раз бил оборону, часть из оставшихся в живых ополченцев отступила с нашими войсками, часть ушла в партизаны, а часть разными окольными путями вернулась в город, к семьям. Мальчик не вернулся, хотя в Краснодаре была мать, был домик с виноградником и садом. Он примкнул к пехотному батальону и стал солдатом.

Через год с небольшим привезли его раненого на Урал, в город Крутоярск, в госпиталь. Выписался он в январе, в морозный ветреный день. Госпиталь стоял на улице, которая спускалась к реке. Едва ступил солдат на тротуар, покрытый толстым слоем утоптанного снега, как ледяной ветер, налетевший с реки, пробрал через шинельку. Поежился солдат и, вспомнив свой теплый Краснодар, с радостью ощутил в кармане гимнастерки две бумажки: одну — отпускное удостоверение, другую — письмо матери (без конверта, треугольником) о том, что ждет сына на побывку, что припасла для него и яблок, и сала, и хлеба.

Крутоярск утопал в снегу. С одной стороны улицы из-за сугробов не видно другой. Белые увесистые шапки нахлобучились на дома по самые окна. Деревья словно из белого камня. Снег и снег, да изморозь, да колючий, серый от стужи и дыма воздух.

Прохожих было мало, как ночью. Две женщины и мужчина дожидались трамвая. Мужчина, очевидно, надел на себя все, что имел: сверху — синий, порванный под мышками плащ, под ним — пальто, а под пальто, судя по трем поднятым воротникам, — еще какая-то тужурка. За поднятыми воротниками да завязанной ушанкой не было видно лица.

Мужчина стоял согнувшись, недвижимо. «Холодно же тебе, дедушка», — подумал Овинский с состраданием. Вдруг дедушка странно дернул головой и, шаря около себя рукой, начал медленно сползать на снег. Виктор кинулся к нему, подхватил его под плечи и тут --">