Алексей Иванович Шубин - Музыка над Доном

боится: новый еще лучше сделаешь.

— Нет, брат, не возьмусь…

— Что так?

— Глаза не те стали — не управлюсь… И все одно, такого не сделаю.

Илья Трофимович махнул рукой:

— Радио себе теперь поставлю.

— И то…

13

Слухом земля полнится. Должно быть, сам военком написал про мастерство Ильи Трофимовича в газету. Народ в Лысогорье грамотный, кого не увидишь, от всех один разговор:

— Читал про себя, Илья Трофимович?

Хоть и по сердцу пришлась старику заметка (вырезал ее и в сундучок спрятал), но на людях вид делает, что трогает она его мало. Даже иной раз перечит:

— Написать-то написали, да вот не совсем правильно… Пишут: «Мастер-самородок», а какой я есть самородок, если дело на заводе постиг? Да завод-то какой! По тому времени первейший завод был… Один на всю Россию самолеты собирал! Так что «самородок» — слово здесь не подходит.

14

Побурела, посерела трава. Лес на той стороне реки ровно ковер расшитый, и тихо в нем: улетела хлопотливая птичья мелочь. Хорошо в эту пору рыбакам. Отцвела река, проголодалась рыба, на приманку стала жадной и повадливой.

По утрам морозец. Ледок под листьями похрустывает. Надевает на рыбалку Илья Трофимович старый полушубок — зябок с годами стал, но охота пуще неволи. И не то что рыба ему нужна, но уж очень он к простору привык, жаль последних ласковых дней.

Сидит он в челноке и видит, как поднимается позднее и холодное осеннее солнышко, слышит, как далеко на току второй бригады безостановочно и спокойно работает трактор. В полукилометре паром устроили, доносится оттуда гомон голосов. Паромщику работы сейчас много: хлеб колхозы везут.

Поднялось солнышко выше, расстегнул Илья Трофимович полушубок, пригрелся, а сам прислушивается, видит по солнышку — гостю показаться пора бы.

Издалека слышно жужжащий басок мотора. Вскинет голову Илья Трофимович и ждет: вот сейчас из-за той ветлы покажется… Нарастает гул, и, сверкая в лучах солнышка, над рекой пролетает почтовый самолет.

Нет сегодня клева, и не надо! Сматывает лески старик, связывает удочки и не торопясь гребет к берегу…

А вечером, когда грохочет по крыше ветер, он подсаживается к репродуктору. Доносится музыка до Ильи Трофимовича из далекого большого города, через дождь и ветер, через густую осеннюю темень. Чудно!.. И дремлется ему, и видит он солнечные дни, и сазанов, и сверкающий в небе самолет.

Тихо в избе. Спит, умаявшись за день, старый Ардальон, спит Назаровна, спит, выучив уроки, Анька.

На столе лампа пригашена. Покой… А радио играет да играет. Транслируют сегодня из городского Дома Красной Армии вечер самодеятельности.

— Сейчас, — говорит диктор, — товарищ Бухонько исполнит на баяне новое собственное произведение «Марш моряков».

— «Марш моряков»…

Кружатся, кружатся обрывки воспоминаний, и возникает перед Ильей Трофимовичем яркий солнечный день, скамейка в саду, молодой паренек с глубоко запавшими глазами.

— Он, он!.. И баян мой! — шепчет старик.

Плещется, море, кружатся над ним чайки, и быстро и верно идет советский корабль… Тихо становится над морем. Быть буре, быть буре!.. Рябит поверхность моря первый порыв ветра, и кружатся над кораблем черные тучи. Но корабль продолжает путь, потому что ни перед какой тучей не дрогнет рука рулевого, ни перед какой бурей не ослабнет стальная воля машин. Порыв за порывом, и буря стихает, и над морем играет солнце, и корабль входит в гавань…

В далеком большом городе, там, где не слышно завывания осеннего ветра, в ярко освещенном зале аплодируют сотни людей…

И, улыбаясь, засыпает Илья Трофимович.

1937

--">