Всеволод Анисимович Кочетов - Чего же ты хочешь?

Клауберг, — прошу прощения, но не смогли бы вы перевести мне то, что так темпераментно излагает эта синьора?

— Пожалуйста. — охотно откликнулась женщина. — Она говорит, что это ужасно — акула в здешних местах. Это значит, что теперь с побережья убегут все постояльцы и тогда хоть пропадай, так как главный свой доход здешние жители получают от сдачи комнат на летний сезон. Если этого не будет, им останется одно — ловить рыбу. А от продажи рыбы на берегу моря много не выручишь.

— А что, разве акул здесь раньше не бывало?

— Никогда. Первый случай. В местечке все встревожены и напуганы.

Женщина говорила по-английски хуже, чем он, Клауберг. и с еще более отчетливым акцентом, но тем не менее ему никак не удавалось определить по ее говору, к какой же она принадлежит национальности. На Лигурийское побережье в купальный сезон съезжаются люди со всей Европы. Одни, которые побогаче, предпочитают Ривьеру с шикарными дорогими отелями на самом берегу; другие, менее состоятельные, забираются сюда, в селения восточнее Альбенги. Клаубергу было известно, что поселок Вариготта, где он остановился, — один из самых нефешенебельных. Кроме песчаного пляжа, загроможденного камнями, да морского воздуха, которого, правда, сколько хочешь, здесь ничего другого и нет.

Нет казино, нет всемирно известных ресторанов, нет крупных отелей, — только дома рыбаков да множество небольших грязноватых пансионов. Hи англичане, ни французы, ни тем более американцы сюда не ездят; разве лишь скандинавы да расчетливые соотечественники Клауберга — западные немцы. Молодая женщина эта, конечно, не немка. Может быть, норвежка или финка?

Завтракая, он то посматривал на нее, то вглядывался в тихое море. От береговой линии в морскую лазурь тянулся мол, сложенный из угловатых каменных глыб; какие-то двое, перепачканные в известке, закидывали с него удочки. По пляжу — вправо и влево от мола — в пестрых купальных костюмах бродили любители ранних морских ванн; одни еще только готовились броситься в лениво набегавшие зеленые волны, другие уже валялись в грязном, полном мусора песке, перемешанном с гравием, и подставляли свои тела утреннему солнцу.

Метрах в пятидесяти от воды по берегу пролегала автомобильная дорога, по которой накануне вечером Клауберг прибыл рейсовым автобусом из Турина в Савону. А метрах в десяти за автомобильной дорогой поблескивали рельсы электрички; в ее вагоне он из Савоны ехал в эту неведомую рыбачью Вариготту.

— Перестань! — услышал Клауберг, и ему показалось, что он даже внутренне вздрогнул от неожиданного в этих местах русского слова, брошенного молодой женщиной ребенку. — Ты меня измучил! Иди побегай! Встречай папу. Вон он идет!

С берега, от каменного мола, размахивая мокрым полотенцем, к веранде подымался молодой, одних лет с женщиной, невысокий, остроносенький, одутловатенький, — Клауберг поручился бы, что и не русский и не итальянец, а типичный мюнхенский бюргерчик. Подсаживаясь к столу, он ответил ребенку по-русски, затем заговорил с женщиной по-итальянски; она так же бойко отвечала ему то по-русски, то по-итальянски, и Клаубергу оставалось и дальше ломать голову, кто же они, эти молодые люди, уверенно говорящие на нескольких языках.

Мешая итальянские слова с немецкими, которые кое-как понимала пышная синьора хозяйка, он поблагодарил ее за завтрак, сказал, что обедать не будет, но на ужин рассчитывает, и отправился побродить по Вариготте. Он прошел всю главную улицу, которая тянулась вдоль моря, заглядывая по дороге в витрины кафе и магазинов, останавливался возле киосков с газетами и журналами, пробегал глазами заголовки в немецких и английских изданиях. Ничего в мире нового, ничего особенного, кроме того, что уже всем известно: война в джунглях Вьетнама, перевороты в бесчисленных государствах Африки, то там, то здесь — «рука Москвы», очередная встреча партнеров по НАТО, новое явление свету не то голландской, не то бельгийской пройдошливой бабы, которая уже не первое десятилетие выдает себя за Анастасию Романову, якобы избегнувшую большевистских рук дочь последнего русского царя… Красивые женщины двигались, обтекая Клауберга слева и справа, по тротуарам; были среди них и немки — он слышал родную речь. Он слышал, как одна говорила другой:

— Маме хотелось, чтобы я поехала в Ниццу. А отец пожадничал, послал меня сюда. Если бы он только знал, какая здесь грязь в пансионе. Боже мой! Простыни --">